Ян Засурский - Старый шут закон

Какой нелепый парадокс: он любил Миньон, благодаря ей его книга выйдет гораздо ярче и интересней, чем он задумал, но представить Миньон своей женой он не мог. А вот в Веронику он не был влюблен, она не оказывала никакого влияния на его творчество, и тем не менее мысль о женитьбе на ней не раз приходила ему в голову. Брак этот будет не совсем обычный, он женится не по страстной любви, однако ж и не по расчету, между ними будет дружба, понимание, но души его это чувство не перевернет.

Взяв Палмера под руку, Вероника водила его от одной группы гостей к другой, а «неожиданной» встречи с Миньон, на которую он так надеялся, все не получалось, и он в конце концов ушел, оставив Веронику прельщать Эмлина Брандта чарами вечно ускользающей жар-птицы.

Но его сейчас же перехватила Джойя. Он восхищался непоколебимым спокойствием этой женщины, которая уже много лет вела борьбу за выживание с бородатым эгоцентриком. Джойе очень понравилась жена шахтера, она сказала, что Палмер обязательно должен с ней познакомиться, и повела его к Лидии.

Он растерялся — что нужно говорить, когда тебя представляют жене шахтера? А у нее, бедняжки, к тому же такое горе! Он молча стоял перед ней, хлопая близорукими глазами за стеклами своих круглых, в толстой оправе очков, и вдруг сзади раздался любимый голос:

— Palmeur Уайт, неужели это вы?

Он с ужасом почувствовал, что сделает сейчас какую-нибудь глупость, например опустится на колени и поцелует подол ее платья. Сдержав себя, он не спеша обернулся и с преувеличенным удивлением сказал:

— Как, Миньон?

Рука у нее была теплая, не то что во время прощания в лос-анджелесском тумане. Но он поспешил выпустить руку Миньон, испугавшись, что сжал ее слишком горячо.

Она посмотрела ему в глаза.

— Вы удивлены, что я здесь? Voyons! [37] Однако! (франц.). — Она явно не верила ему.

— Нет, не очень, — услышал он свой голос, который говорил независимо от него. — То есть совсем нет. Наоборот, я ужасно рад, что… что наконец нашел вас. Весь сегодняшний день — сплошная комедия ошибок.

— Да, и потому нам надо как можно скорее наверстать упущенное. Вы знакомы с моим другом миссис Ковач?

— Да, знаком. Я как раз хотел сказать ей… хотел выразить… вернее, поздравить ее с благополучным избавлением от петли.

— «La Reata» по-испански «веревка», — пояснила Миньон своей приятельнице. — Palmeur всегда острит, вы, Лидия, его, пожалуйста, простите.

— Так и в газете было написано, — сказала миссис Ковач. — Вы, наверное, читали ту передовую в «Лариате»?

— Нет, к сожалению… то есть на самом деле, к счастью, — не читал. Представляю, какая это была гнусность.

— «Reata» значит веревка, писали они. И на ней надо повесить нас, шахтеров.

Пан Пармали подвела к Лидии Острова, и он вцепился в ее нитку бирюзы:

— Боже, какая прелесть!

Миньон поманила Палмера в сторонку.

— Помогите нам, Palmeur, я очень на вас рассчитываю, — сказала она. — Не уклоняйтесь, ладно? — Великий боже, да разве он когда-нибудь уклонялся?! — Это очень важно для вашей книги. В американском искусстве начался новый процесс, он развивается независимо от нашей интеллигенции, она над ним не властна. До сих пор молодой Америке были неведомы беды Старого Света. А сейчас она открыла, что в ней действуют те же социальные силы, что и в Европе, это ясно даже на примере такой крошечной, изолированной колонии, как Идальго. Вы должны изнутри наблюдать за переменами, которые сейчас происходят, то есть принимая в них участие. Я видела не так уж много, но, мне кажется, об одном искусстве Реаты можно написать целую книгу.

— Второй «Городок»? [38] «Городок» (1929 г.) — социологическое исследование, написанное профессором Колумбийского университета Робертом С. Линдом и его женой Эллен Линд. — Теперь, когда разговор коснулся посторонних предметов, его волнение немного улеглось.

— Нет, Palmeur, «Городок» пытался показать жизнь обыкновенного американского городка. Но обыкновенный, по-моему, не значит типичный. У него нет лица. Картина получилась смазанная, в ней не выявлен характер. Ведь что типично — пожалуй, даже универсально — для сегодняшней Америки? Индустриализм. Вы согласны?

— Еще бы не согласен.

— Америкой владеют крупные корпорации и, стало быть, для нее сейчас в высшей степени типичен маленький городок, в котором промышленная компания распоряжается как полновластный хозяин. В этом смысле Реата — Америка в миниатюре. Америка обнаженная. Портрет, может быть, сделан грубо, но в нем схвачен характер. Ах, я так плохо объясняю!

— Вовсе нет. Вы, если я вас правильно понял, хотите, чтобы я поехал в Реату и стал изучать ее жизнь.

— C’est un parti pris [39] Это уже решено (франц.). .

— A parti pris, point de conseil [40] Решено и обжалованию не подлежит (франц.). . — Он улыбнулся. — Когда? Завтра?

Она засмеялась — уж очень легко он сдался!

— Non, mon ami [41] Нет, мой друг (франц.). . Сейчас у нас много дел и здесь. Но смотрите — приглашают к столу. Надеюсь, Пан позволит нам сесть рядом, и мы наметим план действий. Конечно, потом выступит Фрэнк и все объяснит.

Как случилось, что они, ничего не рассказав друг другу о себе, углубились в обсуждение темы, которая не касалась их лично? Точно виделись всего лишь вчера! Может быть, Миньон почувствовала смятение Палмера и просто щадит его?

Палмер почти ничего не ел. Пустой стул Фрэнка стоял против него как недремлющий страж. Будь Фрэнк с ними за столом, Палмер не чувствовал бы себя так стесненно и скованно. Он расспрашивал Миньон о ее жизни в Лос-Анджелесе, о занятиях живописью, о симпозиуме, на котором он выступал в качестве почетного гостя в тот вечер, когда они встретились, — он надеялся, что она расскажет что-то о себе, — и у него все время было ощущение, будто кто-то внимательно за ним наблюдает. Видимо, работа заполняла всю ее жизнь — только может ли работа заполнить жизнь женщины?

Но вот с Миньон заговорил Пирс, и Палмер теперь мог без помех любоваться изящным очерком ее ноздрей, бархатистой кожей щеки, завитками волос на затылке. Джойя похвалила его эссе о Бронсоне Олкотте — он лишь рассеянно улыбнулся ей. Он никак не мог избавиться от мучительной напряженности. Наоборот, чем дольше он рассматривал лицо Миньон, тем острее эту напряженность ощущал. К концу обеда он стал бояться, что скажет или сделает что-нибудь неподобающее, но несчастье с Мики Ковачем разрядило всеобщее напряжение — и ему тоже стало легче.

Обеденное происшествие поразило Палмера своей несомненной аллегоричностью: он усмотрел в нем стихийный бунт природы против всей этой лжи и расточительства, «бесстыдного обжорства среди умирающих с голоду», как писал Уитмен. Охваченный неожиданным порывом, он вскочил со стула, растолкал смущенных гостей и подбежал к миссис Ковач. Мики было так плохо и так стыдно, что он едва мог стоять. Палмер подхватил его, испачканного с головы до ног, на руки и властно сказал: