Юлия Кокошко - За мной следят дым и песок

Великолепный съезд полдня, привадив пик, вдруг вздорил и разъезжался, но вдали опять сбивались прогнозы каких-то селений, и бой-девки площади не плошали, при них хороводились постройки — продолжение разгуляя, хотя уродились посуше, в подпалинах — не передовики, но уже шнуровал архалук и натягивал свои скороходы — житель предвечерний, и рассыпал краюхи черного, луковицы тьмы, и на них пошла слетаться скоротечная ряска огней: эти взметенные со дна семейств срезки от старинных обнов и дебютов, и от всех колен облачений… эти флаги всех стран, что тоже наверняка хранятся где-нибудь — в загашнике под луной… улицы переходили из срезок в лохмотья, отсевки, и позднее имя избранника было — Ностальгия, а коня его — Скоро Полночь… или все же осла?

Матушка Шлепанец расталкивала свой товар — по торбам и мешкам, но успевали слышать, как досказывает речь:

— У меня проживало пять кошек, и муж сказал: «Появись шестая, я с вами всеми разведусь!» Так что я завела сразу седьмую. Все равно одна — под диваном, другая — за шкафом, третья — у него за спиной, или он способен их сосчитать? — хихикала всематушка. — К тому же у него есть хорошее занятие: каждый день, чуть проснется — и, забыв посмотреть в окно, уже кричит: «Нет, эта погода меня доконает!»…

А может, багровели дворянские и купецкие особнячки, поначалу принявшие зеленые крыши, чтоб сойтись с деревьями — ростом и статью, а на осады и пришествия заложились кирпичными стенами, но промахнулись и в том и в этом цветении: липы перехватили листовое золото горящих окон, а стены состарились из суриковых кирпичных — в израненные багровые, да еще подцепили минорные, меандрические стропила, а под ними половецкий пляс половиц или корневищ, моросящие краны, и комнаты зачерпнули — туман и соль. Совокупно сбивался сидящий на шее особистов отпрыск — прибранный за решетку балкончик и нервно комкал платки настурций и манжеты.

Впрочем, высота домов и деревьев — вопрос веры, как и цвет, и цветенье — вопрос веры.

Дальнейшие пламена нарезаны — розой встречи, просиявшей сквозь чекан аллеи, аистами крестов и крестами аистов в пылающих ризах, и прочие чемпионы с лампионами: складни эркеров, чайки, чайные розетки…

Но скорее багровел Морис, регулярно сбивавшийся с напряженного ожидания на багрец Реми и Мартена.

— Если судебные слушания по делу неприятельской фирмы простерлись на три года, почему натюрморту не разостлаться — на столько же заинтересованных сторон и сезонов? Многие продукты — в натуральную величину… — комментировал Морис, волоча тяжелозвонкую прогулку по разбитым окрестностям, по неровным излучинам и коммуникациям, и возвращался к ранним зонам. — Прошлое, не желающее стать прошлым.

Погружаясь в аптечный свет монитора, Морис распахивал — сразу семь интернетских порталов и в компании мадам Бренвилье в костюме мухи и на общей с мадам тарелочке решался проследовать — в семь сторон и зондировать социумы, и в прыжках со стези на стезю растекался все пространнее… и, поморщась, группировался, возвращал на экран собственный текст, вставлял строку-полторы, отпивал из общего с нюсями М. и Р. стаканчика, пускал по волне — сочащееся и взывающее, выдернутое у мадам, и итожил:

— Париж карабкается — на второй насест пьедестала, Вашингтон — под нашим курдюком, а мы взошли по отвесной стене, — объявлял Морис, ни к кому не обращаясь, и возвышал тон на возвышенность своих трудов: — Работаю с документами. Созидаю отчет о проделанном. Для удобства начальства — беллетризованный.

Однако, шатаясь по Британскому музею и отвлекая взгляд от египетских мумий на Зиту, не забывал посечь фасад — разочарованием и трагическим безверием. О боги, боги! Призванная — размести, выгрызть, закопать, высветлить на быстрине поджогов и грабежей, тягуче собирала кувшины и кувшинки, или династии одуванчиковых — подставки для яиц и кольца для салфеток и свивала в венок, сплетала однодневки в горку, или городила друг на друга смятый Монмартр и обломки вокзала Сен-Лазар, подкованные копытцем и обкусанные искушения святого Антония, и закусанных, но подкованных — коньками, прикрывая их африканскими покрывалами из настольных танцев… и вдруг — опять усмиряла свои маневры, опять унимала манипуляции, и если порой оглядывалась на часы, так бессердечно радела — лишь о собственном!

— Хм, похоже, я немного опаздываю! — удивленно замечала Зита. — Не поверите! Сегодня мне предстоит еще один натюрморт. Тридцать третье перерожденье кузины второго мужа моей самой рыжей кузины. Не то чтобы близость тел или душ, но…

— Но близость вожделений. Размочить книгу жизни в вине — и выдудеть ее до последнего наслаждения! — рычал Морис.

— Пожалуй, стоит вызвать такси, — озабоченно говорила Зита. — Где-то у меня была визитка… Автопарк мечты! Любезно присылают авто в масть вашему наряду! Из вас сразу вылезает королевская пластика, снятая с принцессы Дианы и с Софи Лорен, притом вы выигрываете в возрасте. Темно-голубое, темноголубое… — бормотала Зита и в поисках блокнота листала свой ридикюль, высыпая то косметичку, то кошелек, то пакет влажных салфеток, то пакет сухих, и таблетки от головной боли, и сигареты и зубочистки.

— Так вызывай! — восклицали в дружное горло изнывающий от нетерпения Морис и болеющая тем же Глория.

— А то со мной происходит невероятное! — рассказывала Зита и, найдя блокнот, перелистывала растрепанные страницы и, не обнаруживая нужной визитной карточки, читала — ненужные, и вскидывала брови, качала головой и, вероятно, намечала перечень благодеяний, каковые обрушит — на визированных. — Во вчерашний трамвай как сумасшедшие сплошь входили пассажиры баскетбольного роста. Меня расплющили между чьих-то спин — и ни продыха! Но кто-то сбоку не растерялся — пристроил мне на голову газетную четвертинку с кроссвордом и всю дорогу чиркал по моему темени карандашиком — такой эрудит! А в позавчерашний вагон упорно тащили чемоданы о шести колесах и рюкзаки, набитые то ли арбузами, то ли мотоциклетными касками, то ли рогатыми шлемами викингов! Втиснули горные лыжи и детскую коляску на близнецов, внесли распустившие ребра багеты, размокшие свертки, торшер, аквариум, три авиамодели и клетку для грызунов среднего формата, будто объявили войну и пора подгрести все, что существует. Загромоздили проход на годы и годы, и я не смогла выйти на своей остановке…

— А что такое, по-твоему, трамвайный вагон, если не срез общества и его вещей в переходном периоде? — назидательно спрашивал Морис. — Преходящие любители грызунов и детей, спортсмены, мастера кисти и мешка и будущие авиаконструкторы, покорители небес! Не мы первые, не мы последние затерты в вещах, что на первый взгляд нам не нужны. Тогда как на третий…