Юлия Кокошко - За мной следят дым и песок

Или хватит с них, что ризы нижнего города сделались ослепительными — и просияли, как гора Фавор.

Но, скорее всего, Причастный № 1001 , в очках «Свирели бездны», выбрал себе неудачного соумышленника. Спутника , кто завел себе — раздутый гарем дорог и, не помня устали, растлевал — нетоптаные и не смел остановиться, этот жадный, как художества юга… Или, кажется, кто-то шепнул пособнику: жди моего возвращения , — и сподобился — вечно ждать, по крайней мере особенно не искал встречи с кем-то другим.

В: Листы отчета, съеденные безотчетностью

Причастный № 1001 , в очках «Гадание на кофейных осадках», сумма прожитых зим гадательна, предложил при первой возможности вновь представиться тем, кто ему внимали, или канителились в позе слушателей, во всяком случае, не производили впечатления — живущих в тибете безмолвия и заслужили узнать образную парадигму и природу некоторых аспектов, обертонов и встреченных на повороте сюжета орнаментов, и их источников.

Насколько хватало очей предшествующего дня, притом почти четырьмя визирами завладел Причастный , и в той, и в этой стороне, и наверняка по внешнему их периметру — шло безмерное падение снега, вероятно, спускались цикламены и бальзамины и взрывались на тысячи взрывных, или опадали бинты с излеченных и пелены с воскресших, превращаясь — в ходячие стогны, и Причастный № 1001 с большим трудом поверил бы в сей беспримесный тарарам, во вторжение и в преображение, не продень он собственные персты — меж ровницами, пищиками и волокитами ультрамарина, не вложись в эти серебро и в сапфиры, в эту берлинскую лазурь… потому он уже не удивился, обнаружив, что снег продолжался — и в центральном районе ночи: в сновидениях, и если не ощипывали на кухнях всех зим рождественских гуськов, не ведающих ни уместной корпуленции, ни достоинства закругления, и не потрошили типографию, рассыпая набор еретических книг, то можно было сопоставить длиннейшее переходное с тошнотворностью трапез, принимаемых годы и годы — из одноцветной посуды. Причастному № 1001 пришлось в раздражении пробудиться, отыскать самые могущественные очки — «Раздавленные гроздья мрака», а заодно прихватить не то бинокль, не то телескоп или калейдоскоп и отлучиться к окну, чтоб разнюхать — не упало ли наконец падение.

Под квадратом, из коего почти свесился Причастный № 1001 , в воспаленной полости света столпились транспорты, колесницы, аэросани, дровни, снегоходы, луноходы и прочий полоз. Накатившие из старинных, окраинных, затерявшихся дорог превратились — в неуправляемые, в обломки сада, в куски смерзшихся крылец или колоколен, на которые уже набросили зимники, новые дороги, возможно, столь же нестойкие, как нижний ярус. Но скатившиеся с ближних путей — едва вдохнули седину, пудру, присыпку, кокаин — и, припозднившись, отколесив по последкам жесткого мелькания, хмыкнул Причастный № 1001 , успешно сорвали непрерывность… Взглянув под вставший над затором софит, под алюминиевую плошку с огрызком огня, под утку, опрокинутую перелетом или каолиновую, Причастный № 1001 воспрянул: кажется, ничто не кружилось явно и напоказ, скорее — висели влияния цинка и сажи.

Тут, сообщил Причастный № 1001 , он неожиданно вспомнил весьма нереальный кров, дом-шалаш, показанный ему мгновенье назад, за закрытым веком.

Времянка, рухнувшая было — на плиты забытья, опять расправляла свое сложение — прочностью на один кошмар, на строительные неприличия: надолбы и жерди, отжатые из каких-то оград, поротые раскладные ложа и скелеты велосипедов — плюс древки метел и лыж. Впрочем, кое-какие зияния все же подкрепились — но не вспышками ангелов, а клавишами отпавших клавиров и вертикалью плача — записочками от посетивших приют накануне, от бывших: свернутой в росу непереводящейся просьбой — к святейшим щелям, из которых непременно что-нибудь вылезает, а может — к более бескорыстной и расточительной бумаге, приносящей запрошенное — на собственной атласной коже, на шершавой шкуре, или — к тьме, что потушит все лишнее.

Несмотря на просвистанность, незавершенка «Кров» выдалась — обитаемой, и тайная ее вечеря вместила — и наблюдателей, и часовых, и третейских, экспертов, экзегетов, ценителей-любителей и сочувствующих, а может, шел форум, нарядившийся как заведенный — в совершенно неведомые Причастному лица, или слет, шабаш, репетиция шумового оркестра и маскарад — проникающие и дополняющие. Однако никакому участнику как будто не объявили — идею и композицию существования в фактически перистиле полночи, в полуночном практически патио . Кое-кому шепнули правила, а визави — исключения. Возможно, паузы и пустые ощущения в костыльно-клюшечных шпалерах были законопачены — именно законами и регламентами, правда, вразбивку. Ни на глаз, ни на вкус записочки не представились Причастному № 1001 особенно влекущими, но чем-то все же подманивали — например, развернуть одну или пять, дабы поперхнуться родом человечьим… Кто-то рвался прочесть — предсказание наследства и скорого атлантического круиза, или вечерний курс акций, цены на встроенный в клипсу диктофон, а может, вытянуть шпаргалку — со своей следующей репликой, зато квалифицированное большинство предлагало, чтоб алчбы извлек некто всесильный — и разом исполнил… неважно, что основная доля — чужие, вряд ли так уж разошлись в предметах.

Но чуть попустился клев — и первый в нетерпеливых выщипнул свое какое ни есть аллегри , как слепившие стену створы, выдержки из парапетов и притворившийся подоконником или карнизом — мотоциклетный руль, или отскочившая от титана каменная сапожная нога и другой огородный косяк — все, к чему прикасались, с легчайшей попытки выламывались — из общего расклада, из склонного к неделимому, превращались в гулящую ось — и пускали злокозненный оборот на свою рубаху, а в перелицованной уже обреталась и мятежничала — персона-новобранец. Конечно, и предыдущие товарищи по владению «Кров» ни клочком не были близки и памятны Причастному № 1001 , но сменившиеся на повороте, принесшиеся на изнанке безвестных — непостижимы или неуловимы втрое, а уж отличить поступивших — от смывшихся… Так что истекающим со стропил верховным и громогласным утверждением утверждались — достойной заменой предшественникам, реинкарнацией, совершенным тождеством — и, похоже, не было оснований усомняться.

Чей-то разговорчик подвизался неподалеку от Причастного № 1001 . То ли новосел, то ли старожил роптал, что никак не вспомнит название города, где однажды гулял и увлекался, и ему твердо кажется, что это его терзает.

Собеседующий с ним — жарковат и развесист, в обособившемся на затылке уборе в три уха, в королевском снежном воротнике площадью с целый форт, или с гюйс, и в расходящейся выкладке, выгоняющей пар, или в столбе дыма — или в чумном столбе, со стрельчатой сигарой, намекавшей без четверти девять неизвестного пояса, выпасал при лодыжке дуэт тойтерьерных тварей, мало закрепленных за видимостью, более — за разрядом резиновых пуль, когда не двойной звук, и, покручивая те и эти поводья — на едином мизинце, бездоказательно отвечал: