Юлия Кокошко - За мной следят дым и песок

Нарядив пирог в шаль, чтобы не растряс горячую душу, и в кроличье облачение, прозевавшее — сесть кому-то на шею, старая Косуля отправляется в институт на поиск ученого собрания. Никаких сложностей! Стены неспокойны, но взбудоражены, мечут стрелы — в пленарные заседания и, промазав, посылают на какие-то секции-вивисекции, чертят круглые столы и мастер-классы, а вот и наше научное направление — антракт! Который опекунша пирога догоняет за полтора часа — ясно, не по бульварам, выхолаживающим все заветное, а проскакивает дистанцию от вечно разводящихся лестниц, макающих соседок-соперниц — в их исток, в чушки, и газуют то в небо, то в бездну, вдоль выслеживающих коридор дверей: досматривающих каждую его стадию — титулованных, в двуствольных кожанках, в почетных планках, и маломочных-беспорточных шпиков в один рот, играющий деревянную молчанку, дверей-наснасов в полфигуры и с половиной ручки, точнее, с обломком и, возможно, в один вход и обломившийся выход, и дверей в панцирях, и посаженных в шотландку или в клетку, и часовых дверей — серых капюшонов, сливающихся с секретными вылазками… И, намотав наскок на каблук — до двух нулей, назад — принять высыпавших с первого утренника, миль пардон, из конференции — книжников и фарисеев, и, выпятив правое око — прямо по цели, а левое — по обочине, высматривает красного профессора.

Ха, попробуйте не узнать! Из него опять выбилась записочка, промемория, шпаргалка, из него торчат фамилия, ученые звания и доблести, земной адрес и чуть не все похожденья и наслажденья поименно! Прости ему, Бог, и не глуши усомнившегося в длинной памяти старой Косули! Но пусть попробует не признать за крашеным тупеем, не изменяющим черноте застругом, за колышущимся свиристелем над гнутой бровью — родительницу товарища по классу! Впрочем, потакает глупым профессорским сомнениям — если не пробке в его захламленном чердаке, и горячо представляется бывшему недорослю — наново, и клеит на лоб ученый и лоб-подмастерье — трилистник-бордо, ну и совпадение, профессор — с учеником, а она — с пирогом! И вообще наблюдаем симпатию среды к старой крале: через холл как раз растянули постамент для ее пирога — стол, скорее не круглый, но песочный — формочки на кофейный глоток с завитком, и осыпающиеся горки печенья, а конферирующие в охотку обступили это ничего, и хотя при захрустывании ничего тем паче роняют право голоса и слуха — на порцию нематериального, дружно продолжают научный диспут. Тут ободренная средой неформалка Косуля, ликуя, раскутывает из душегреек — шестистопный гостинец от вашего дорогого друга, этот рассеченный цезурой или осколками ядер ломоть гекзаметра — за его веселые глаза, а вот задорно раскрасневшаяся… разрумянившаяся строфа с легкой кислинкой — за геройский рост и умелые руки… и внезапно смущается его исподних одежд, хлопчатобумажных или бумажных — его последней рубахи в кровавых кляксах, и прохвачена некоторым беспокойством. Ибо двое пойманных вперили в чувствительный сверток — версту тоски и, конечно, особенно не журят дарительницу за плотоядение и людоедство и как будто снисходительны к такой экстравагантности, к чудачествам и заскокам, но старая краля торопится объяснить — вступающим в обладание Заветным Пирогом, чем знаменит — набитой соседской вишней, а не уличной глупостью, и что в беспорядке рассеянные по пирогу коренные и резцы принадлежат накатывающему зубцами ореховому дереву, раз ему накололи на орехи, не пропадать же добру! Вы ведь не взяли в голову, что это рвотный орех? Как, однако, прикажете профессору поступить с этой цыганщиной, если через семь минут… уже через три — пора отступать в зал? А пока низали радость встречи, уцелел — лишь прощальный мах… Вот разве забыть липкий тюк от прилипшей старой мадам, жаркий тук от Косули — на общем столе, и кто из кофейной и послекофейной братии всеяден, кто порученцы пустого чрева не брезглив на обагренные руки — налетай, кроши, куси!

Мах — и линялая карга, то есть кабарга… то есть Косуля, без зазрений отъевшая у профессора — перерыв и несколько тезисов, не влетевших в диспут и в оппонентов, уже одна — против юрких старателей студентов, спешно собирающих со стола, и меж ними — кровопролитный пакет, утвердившийся на перекрестке недоуменных взоров, уже ничей, ибо отмежевался — от кобылицы Диомеда и неизвестно, к кому примкнул, но, похоже, предал — ту, кто вызвала его в жизнь… красногалстучный дворец искусств, стремглав теряющий вместе с гражданством — могущество, достопримечательности, ангелов и муз и индекс цитирования, и выстуживает протоки свои враждебностью, ловчила колобок, брошенная кумирня, чтоб она поперхнулась толстогрудыми статями! Тут совсем некстати припоминает старая краля, как, поспешая сюда, переходила нижний двор — двор в низовьях утра, еще не разобранный на цвета, габитусы и жанровые сцены, и заметила издали, как кто-то в протяжном балахоне, без лица, но с мешком, бежавший из городов дня — в пустыню ночи , напал на короба мусора и перебирает отбросы и танцует на костях… но, приблизившись вплотную, мадам с возмущением констатировала, что потрошит эти бочки изобилия в кольцах картофельной кожуры, роется в поперечнике сорной реки — ее сестра-тень… тоже та еще нимфа.

Зато всегда приплетающий сторону глаз старой крали вдруг замечает у дальнего окна — Авеля Перековщика пиковых карт, с горящим ухом — солнечный прибой из рамы, и такой же пунцовый разжимается на скуле — не то гвоздика, не то герб дома, или негаснущий поцелуй, а может — экслибрис? Авель Перековщик машет рукой мадам Косуле — и манит к себе и, кажется, имеет ей кое-что сказать.

А через час — Час паники, взбаламучен переполох, шарахнули шорох — и дрожащие пальцы уставлены в циничную интригу, заметенную в угол холла ловушку — крупный пакет, напичканный предсказаниями и обвинениями, или фарширован — оговором, наветом? Наши толковники, то есть светила еще вполне справны, впечатлительны — могут не разойтись… не растащиться с огорчением для здоровья. Апологеты науки, спасайте ее неисчислимых мужей, застрахованных — от смешного: от теорий своих коллег, наживлявших не зло, а заблуждение… или от полнолуния простофиль, от искусственного происхождения и воздушного путешествия на крылатом льве, от шитья армии сапог — и чтоб встать во главе сапог и вести в атаку… кстати, в хвосте — тоже не обязательно, если можно — в середине, с ослами… от направления к Свану и ординарных объяснений — феноменам, каковые, возможно, не существуют. Словом, смывайтесь, кто может! Соскабливаем себя с этого местечка, как ни душисто, выносим с собой — его обаяние и фарт, и везение, капитулируем, катапультируемся, крошимся… вернее, измельчаемся в цезуру. Пора, пора затуманить проекцию на объект лишних деталей и увести из резкости — конференц-зал…