Юлия Кокошко - За мной следят дым и песок

— Товар — самоорганизующаяся субстанция, — авторитетно отметила конфузная Клок. — Чем дольше вдоль него вояжировать, тем исправней он — океан!

— Лучше догадайтесь, почему здешние яблони и груши не несут нам навстречу — своих птенцов калибром не с маленькую красную книжечку, а с улей меда? Лакомством — с толстопузую первую скрипку? Но скупо и тупо выпрастывают что-то сморщенное и кислое, и вечно обламывающее зубы? — дивилась несравненная Прима. — И на каждом написано: «Самой безобразной».

— Потому что пригоршня с недозрелым — легче, чем пригоршня с трудами, — отмечал попутчик или разносчик с бородой, облетевшей — в куст, в эту беседку для пташек.

— И лопнула доказательная база вашего существования… — констатировал асимметричный, с отбитым и путаным лицом, кое-как водворенным на точку. — Пали конюшенные переборки, очищаемые воинством неба: продуваемые и промываемые, погромленные его громами и пропитавшиеся ревом светлых лайнеров самолетостроения… или только ревом живущих? Осыпался стол, вхолостую крутивший тарелки во взлизинах — в ноль-диете, и строчивший доносы. Рухнули койко-доски, где околачивались подколодные сны и глодали вашего учителя, и антресоли, то и дело сплевывающие — кирпичные томы вождей и годовой журнал «Коммунист»… А вы развивайте глаз, смотрите сквозь время! К тому же это поможет нейтрализовать вас — надолго.

Обнищавшая до грифа, удлинив слух — воронкой ладони и едва расслышав, отвечала дрожащим голосом:

— Доносы имени вашего носа! Каждый день учитель доносил до нас только любовь — полную шинель и маленькую пилотку. Да! Из закоулков его шинели, с западного и с украинского ее фронтов нам порой высыпался гостинчик! А люди, отрезавшие ему угол дома, пользовали за буквы — капусту, картошку, морковку, горох… Расписывали свое житье-бытье — свеклой и… да, яблоками и грушами! Дневник приусадебного вершка и подшивка погод… Так что не знай я вас, юноша, тысячу лет, я бы объявила, что вы — толстый враль. Что вы — клеветник!

— Правда, я не услышал выигрышное слово знание , часто прилипающее к слову учитель , ну да я обычно не вслушиваюсь в чужие речи… — бормотал асимметричный и гремел вспышками, и шуршал арканами и слоящимися сетями дыма. — Где же вы меня столь пристально изучили, дорогая оморковленная и огорошенная?

Вытряхнувшая из ручной слуховой воронки — недослушанное, отирая о чалму — птичью судорогу с ладони, а может, дезинфицируя руку на шелестящем фитиле, добронравно отвечала:

— Да все вы одинаковы! У меня с вас такое ощущение, будто мы сорок лет прозябали в браке.

— Слушайте, я всегда знаю, как должен поступить — заблудившийся в идеалах, идолах и священных шакалах, и как — понесший грязную поварскую руку к приправе крысиный яд, и как — покатившийся вразнотряс с поста, и подношу советы, снабжаю, жалую, жертвую от себя, не считаясь ни с рабочим графиком, ни с дороговизной — ведь в каждый совет вкладываю столько теплоты! Души, соседних органов… — вздыхал снискавший полувыплывшее, полузахлебнувшееся обличье. — Кто, если не я, рекомендует, на который пляж выброситься голубым китам и прочим бутылконосам? Как прослыть — высокоморальным, непогрешимым? Но абсолютно не уверен, что сам поступлю хотя бы — прилично. Хотя бы сочиню стильное оправдание. Я даже для себя всякий раз — нов, а вы говорите…

— И уверены, что для меня это — неожиданность? — фыркнула сдувшаяся до грифа.

Разносчик-попутчик, нацепивший бороду — попутчицу птиц, дразнил причет редуцированной до грифа:

— Вы подумайте! Ах, вы подумайте… буде вам иногда неймется думать! — и вменял старушенции: — Если вы — еще в богатырской фазе и можете ощипать горы и запрячь реки, в общем — живете не по средствам, то не исключено, что ваш наставник — в противофазе. Выпустили годность — из сруба и из его аскетов, и из плантации! Конечно, на время… только до морковкина заговенья. Вытрясли из франтоватого армяка — изюм, сахар, муку… Намазывайте на лицо печаль, все же сетование надежней смеха, и сердце при печали лиц делается краше! А лучше — оглянитесь на своих засыпавшихся и на пользу, насочившуюся из них — под облака. На книгу их жизни — с рисовое зерно. Превосходный экземпляр. Выставочный, но не библиотечный. Так что подрядите себе у любви — нового законоучителя и другие уроки.

Стригущее Контральто рядом с Вашим Корреспондентом, заедавшее раньше — возрастное изделие колбасу, теперь цепляло последние поступления или, слушая музыку вселенной, продавливало в ее оркестры — газонокосилку:

— Посадили якорь и собрались жить всегда, но ударило в голову — и передумали. Сейчас так мало последовательных людей!

Непокорные, прорастающие сквозь стрижки и поучения, пришепетывали:

— Когда столько собираешься, обязательно что-нибудь упустишь. Например, где находишься и что с тобой происходит. Или как тебя звать — и зачем?

— Вместо несгораемых букв — съедобные, вырванные у грунта и вырезанные из воздуха, уровень нектара в алфавите не уточняем… Вместо барака — этажи стервятников, примерки, прикидки, ориентировки… — бормотала конфузная Клок. — А принеслось ли нам что-нибудь — совпавшее с замыслом, не на замену, непереходное? Хоть что-то или кто-то исполнит возложенную на него подлинность? Или — хлебные золотые шары, восковые перевертыши, заимствование, подлог, предварительное расследование, виселица… Хлебные шары, восковые замочные скважины, подражание, плагиат, рецидив, гильотина… Шары, круглые идиоты, пли!..

Разносчик и переносчик с застрявшими в бороде не то ягодами, не то сухими листьями и мелкой птахой ставил дело на ребро.

— Бомбардирую — встречной головоломкой, дорогуша. Как раздать сотню-другую подлинников — всем заслуженным желающим, построившимся в кольца и в петли? Развернуть не числящую конца процедуру — в очаге цейтнота и мер? Ужо не затевайте, не затягивайте несправедливость. К тому же топоры и лопаты для раздач туповаты. Да и получатель.

— Зато те, кто парятся с большим носом, тоже — не с малым хоботком! — ободряюще говорила Прима, и возможность ликования выщелкивали привязавшиеся к несравненной браслеты или мониста, и отсылали на круг барабанов и тамбуринов, конго и бонго, и сносили на пояс спелых зерен, стучащих в нивах колосьев, и в иные толкающиеся гроздья, перебрасывали на танцующие в строке буквы и прогоняли по всем связям, и катились достучаться до последних пересечений и случайных подобий — до ординарного треска побоев… до рыб, где-нибудь отбивающих хвостами — большой час освобождения из хлябей.

Ваш Доброволец скорбит о неразумных, поначалу спаявшихся — под его проницательным рассуждением, о пристроившихся к его прозорливости и аналитичности, о нашедшихся — его находчивостью и заполнивших бал слушателей вместо званых, и прогорели, ибо все зачем-то переводили на ничтожные собственные передряги.