Юлия Кокошко - За мной следят дым и песок

— Малышки! Крошки! Если кто-то из членов вашего семейства — бультерьер, посоветуйте ему принять участие в конкурсе «Мистер Чудовище»! В состязании «Мисс Перебей Нос»!.. — из каких-то сосредоточенных на Приме прослоек, перемычек, разъемов и прочих кандебоберов раскрывалась трескучая колода визитных карточек. — Телефоны наших щенков… Транспорт к нашим щенкам из столиц и провинций мира… Банковский счет щенков… Корреспондентский счет ваших корреспондентов… — громко объявляла гражданка Прима и раздавала визитки, и неустрашимо сближала свой клич — с настойчивостью волны, подгрызающей мост. — Окружите себя сногсшибательным существом бультерьер!

— Узнаю неугомонность и предприимчивость моего героя! Энергичное жизнестроительство, брошенное — на полосе, так недавно выдавившей его самого и еще не остывшей! — почти восторженно говорил гражданин Максимилиан. — Не во власти тиранов и их слуг — лишить нас смелости!

Дата сообщения : препирательства авгуров о предопределенности реющих над ними двух стрел, гадание по двум спицам циферблатного колеса и по расстановке стульев при гордеце Бордо — на гребне трибуны, а также шум парасолей и зачитанных деревьев, вдруг извергнутый наизнанку — и перелитый в гудение не листов, но сотен крыл, или в тысячи разрываемых томов, кувыркающихся — в костры эспланады… Или идущий поверху жестяной клекот — то ли кровель, то ли переворачиваемых где-то больших страниц. Сраженье двух отсроченных молодецких высоток, что пресытились палыми красками, но пеленговали — вспыхнувший наверху стеклянный куб, вспененный пивным фестивалем, и обскакивали друг друга — по пандусам, ступеням, панелям и позвонкам руста, по нишам с бобинами окон, намотавших видения, и, забросив тяжкие цепи за шеи кронштейнов, втаскивали балконы, и карабкались — в самые отвесные, и подтягивались — к цвету гранат.

Еще дальше — вечер-октябрь, чудаковато жаркий, напротив, сходил — в дольний ярус города и складывался в луку узкой реки, и в сопровождавшую ее — свиту деревьев со сползшими на загорбок фригийскими колпаками, и в тени стволов, и в утроившие ствол и тень отражения, что мнились — бессчетными мостами через поток, и в тысячи запятых, что перебирали мосты. Но дорогу в открывшийся оазис, в сей кроткий вечерний покой перебивали врезы чистого сияния — и проглатывали целые звенья переправы, и слетевшие с перекидываемых страниц блики разбавляли непрерывность… так что Ваш Доброволец не знал, на что ступать, чтоб пробраться — в обетованную землю, но вообразил себя — тем, кто узрел ее впереди и услышал: не перейдешь сей Иордан и не войдешь в молоко и мед.

Сегодня, когда Ваш Безусловный пожелал пройти в знойную сердцевину времен, единую в трех великолепных проекциях — кутежи Июля и Августа, полдень, эспланада, виртуозно повторяемая Вашим Связником — с каждым свежим солнцем, когда Ваш Замостивший Собой — передышки, антракты, заминки меж вчерашней и сегодняшней эспланадами почти приблизился к непрерывности и неисчерпаемости, приключился некоторый пассаж, весьма смахивающий на дурной знак. В уличных палаццо разошлись входы, и мадам Полотер, стибрившая себе на локон, и на кромку ноготков и на скуку — сажу пиратских знамен, выволокла два цинковых цилиндра, чье содержимое не оставляло шанса голубизне. Не взрастившая в себе — ни положительный кодекс, ни воздержание, тем более не предполагавшая за рубежами подконтрольных ей территорий — соразмерности и согласия, но лучше — конец истории, неприличное зияние, мадам Полотер, неудержимая, как боевая машина, поднимала ту и эту колоколящие баклаги отбросов, отребья, пакости, черный и серый периоды своего творчества, бездонные бочки безотрадного — и убедительно опорожняла их, и притом старалась плеснуть — возможно щедрее, так что воды отпущения, суспензии нечистот, реки проказы обрушивались прямо к ногам Вашего Внешкора. Который, пытаясь одолеть топи, уже знал, что сегодняшняя дорога оскандалена, что покрылась ядовитыми волдырями, лопнувшими чернильными сумками и падалью, что зачерпнула суесловие и превратное толкование встреченного и что сия ирригация наверняка потянет с собой — ложные выводы и противоестественные склонности.

Ваш Хранящий Традиции — собравшийся раскинуть свои традиционные чтения и бдения — конечно, тут же обнаружил, как еще кое-кто вколачивал в шум правоверных, в таран гнева — нечто единосущное крику кондуктора. Точнее, самопровозглашенного таковым, настоятельно предлагающего не влечься вынь да дай — куда приспичило, но сторговать билетик, а потом размыслить — туда ли влечемся, усиливаемся и прорубаемся? Потому что на лице его — двоевластие: купель словес, отдушник фимиамов лопнул по вертикальной оси, и правый обломок взмывает почти к языку цветов, а левый дает осадку и велит — в обмен за ненаглядный дорожный паспорт, за спасительную визу — сложить к его стопам кольца, медальоны, золотые коронки, да и все имущество… Потому что начало речи из уст его — глупость, а финал — безумие. Но, по-видимому, и плутократша асимметрия желает держать при себе потехи — псарню или цепного медведя, или максималиста — с минимумом духовного, а если Верный Вам позволил себе подпихнуть образ кондуктора или кондотьера — на клетку дальше теперешнего его развития, на два перепуга, то как еще Ваш Внешкор износит — спущенный ему дар визионерства?

Как выяснилось, гражданка под грифом Старейшая посреди ступенчатых не от особенных милостей защищала асимметричника: пока помост почти слаженно славил Справедливость, призывая ее — сойти и покрыть тех и этих, сдувшаяся до грифа, до плевела в сортных колосьях стерегла — затяжное, просроченное, нечеткое, что коробилось и шаталось на этом месте вчера — и распалось, и что оплывало и кренилось — в сезон напрасных, а также самих сезонников, кто разнообразили день шестой и оступились — ниже прочерка горизонта, и навешивала утиль — на пробивающихся с боями к идеалам! Выставляла меж борцами — кого-то прогулявших насущный час, не показанных ни в очках, ни в ином запотевшем, так некоторые задним числом вносят честные имена — в записные книжки торговцев героином или скупщиков краденого. То есть валила передовую и вопреки мотету и поперек темы выдвигала — пятьдесят эпизодов, а не прервут, и сто двадцать — собственной жизни. Так грандиозный щит начисляет на грудь свою ратные и мирские подвиги и прилепившихся к ним ахейско-троянских мужей, а городские врата излагают в картинках — упоительную историю поселения, его отцов и наследников, кирпичей и вывесок, прогулок и прогульщиков, так ковер педантично перечисляет свои лепесток, треугольник, лепесток, треугольник, а может, старая ведьма — разбитая изгородь — препирается со святой инквизицией или с комиссией по чистоте, и промотавший доски забор дерзит на ломаном канцелярском — верным партайгеноссе, признавшим его своим — в разреженном теле… Так Ваш Увлекшийся Сравнениями предъявляет — утонченные за жемчужными, а манкирующая сражениями, вообразив настоятельное и неминуемое — оповестить все подсолнечные и подлунные материи о себе, раздувала подробности и по-аукционному начисляла все круче…