Юлия Кокошко - За мной следят дым и песок

Ваш Доброволец объявляет амнистию — не вовлеченным, извиняет больным простофилией — их ожесточенные и бессмысленные дикарства, ведь что бы ни плели и как ни вышагивали — мимо трапа и мимо лифта, все равно сплетаются — бандократия, сдача доктрин, стратегий и целых партий, в том числе шахматных и оперных… и не иссякнет топос угнетенных, ни продажные министры, меж тем и этим антинародным нюхающие кокаин, ни бесчестные боковые арбитры, ни насилие в зашторившейся афроглубинке… Смерть тиранам!

Но почему праведники панели, в едином лице — палачи и адвокаты… или жертвы и тех, и других — наливают полноструйные и пенные суеты, или разливистые и судоходные — не из королевских урн, а из плоских собственных плевательниц и горшков? Вернее, для чего саботажникам наполнять — русло грома? Если рвутся — объявить себя, зачем же — под шумок? На разверстых грохотах? На ревущих во многие транспорты магистралях и прочих воющих тварях? Заталкивая обратно в ближайших — их собственные тексты, впрочем, столь же порожние, как и присутствие, ибо половина рта — дым, а другая — прах. На выхлопе тысяч кресел, прочитавших: конец, finish, finita? Отчего — сразу все и одновременно? Или в этой долине быстролетной сени… в этой аллее птичьего помета асимметричен и асинхронен — каждый? Да вскричат, в таком случае, те лишенные воспарений, кто ощущает себя — сейчас и здесь. Миг слева и миг справа — не наши.

И вообще — кому и зачем вы рассказываете свою полинявшую, тупиковую жизнь? Не надежнее ли — умолчание и хранение — в злате? Вернее — почему не специальному комитету? Особой тройке, у которой еще больше внимания? Впрочем, мало ли в свете операций, в коих не прослеживаются ни резон, ни порода? Да не оступятся и не сорвутся, штурмуя крутые горы абсурда…

Жантильная и фитильная старушенция, сдувшаяся до грифа, до питающихся — вчерашним, чтоб не сказать — падалью и мертвечиной, непререкаемо заявляла:

— Между прочим, еще вчера на вашем месте стоял тот, кто слышал — сразу всех!

— Вы же нас услышали, — констатировала конфузная Клок. — А идущий с подслушанным… с краденым… с перехваченной вестью никогда не споткнется и пройдет все посты и все обстоятельства времени, места, риска, и свободы выбора и торговли…

— Кажется, именно вы, милейший, строите из нас — капеллы или сливаете в оперные хоры… а мы слышим — штучный экземпляр, — вставлял гражданин Максимилиан, гнутый по ущербу максималист. — Натурально, самый неподражаемый. Вопиющий в пустыне.

— Это вам угодно разводить додекафонию, а мы не слышим друг друга, — ехидно замечал разносчик. — Хоть убейте, не слышу никого, кроме себя.

— Да нарочно гонят свои резюме в общий гул, — лениво говорила Несравненная Прима. — Их кровь, и желчь, и квас — коллектив! Вниманию — обремененных своей индивидуальностью и необщими выражениями! — возглашала Прима. — Желающих стереть — случайные черты и другие навороты и заморочки! Кто надоел себе и всем — своей оригинальностью? Задрючил — неповторимостью и еще кучей стрихнина и готов покаяться? — и по почину проводника пилигримов, патрона странников и гуляк, возносящего в маяки — свой зонт, полагая — куда-нибудь завести доверчивых и впутать в лабиринты чужого города, Прима вздымала свой лавирующий между котом и хряком телефончик, своего дьяволенка, свинью химеру, переслоенную контрапунктами кошки, и объявляла голосом орхидей и лилий, примеряющих утренние алмазы росы, лучшие друзья орхидей и лилий, даже необработанные: — Уничтожаем отпечатки вашего присутствия. Выпариваем и выжигаем след… Покупаем персональные данные.

Ваш Тот, Кто слышит многие языки и даже больше… поскольку кому-то представляются — уникальными, а Вашему Внешкору — типажными, тождественными и даже неразличимыми, и легче легкого — принять сестру за брата, или два голоса за один и слепить — в андрогина, в Макропрозопа, в амфисбену… а то склеить кого-нибудь максималиста — чуть не с кем-нибудь кондуктором, и разбери-ка, кто неподкупный напирает:

— Товарищ, что вы собой весь проход загромоздили вместо стада баранов? А каким еще языком с вами разговаривать? Забиваю на франсе и на дойче. Отчасти. И на сленге утопающих в пропасти… — а какой окривевший перебивает: — Я, только я — лучший кандидат в кондукторы! Жена сбежала, с предками покончено, потомство перелетело три моря, других сестер и братьев — ни двора, ни кола…

Ваш Сорвавший Слух Доброволец обращается к ретивой, доброезжей, рысистой армии — на гребне, к величественной двадцатке или к еще более могучей восьмерке наделенных — третьим глазом… точнее, третьей ногой, почти кентавров. В частности — к тому, кто на четырех столпах, у кого — обстоятельное седло и бордовая мантия, пропустившая поземку снега или оплетку горностая… к господину-трону Бордо, ибо уверен: подлейшие многие языки, эти непроизводительные, но пропарывающие и парафинящие столь невообразимы, так самодовольны и нарочиты, чтоб накрыть Вашего Корреспондента, просквозившего их ураганный лес — волевой лесой, ледяной нитью и бечевой, расседлать Потрясающего Копьем — в одного из скопища! Чтобы погасить лидирующего и умертвить — все, о чем звонит этот колокол, и посему неволят — перекрикивать их, выворачивая горло! Но еще ужаснее — Вернейший может не расслышать Ваши позывные, прохлопать — Ваш Высочайший ответ!

Настоятельный Друг Вашего Высочества пытался задобрить отъявленных, ублаготворить снедающих. Не он ли подбросил голытьбе — довольство, дольнюю экипировку, с отменным реализмом закусившую сии языки? Правда, не удержался — и взвил над самой сухопарой фитиль и обложил копотью грифа, а в слишком заливистых, в разнесшихся на ложных стезях их вдевал камни и в бороду — горлопанок-птиц… умору — в Дроздоборода, в почти королевствующего, единицы, чтобы взвесить все его речи. Тяжелейших же клокочущих — обесточил, поставив на рейд — с выбранными до контура башней и полынью, входящими в костяк сравнений, в каменные орудия труда, а их флаги урезал — в клок неизвестных материй… Допустим, Ваш Корреспондент расщедрился — на заношенные платья из моды великого уныния, старящие — на триста лет, на эти перезрелые парашюты, упарившиеся раскрываться… на дряблые, плюнувшие раскрываться грибы, но и направления, по которым втирают свои клекоты, свой гам травы, не свежее… Зато отличил в крикливых — крикливую-прим и включил в олимпийский резерв, премировал — несравненным ликом Юности и осыпал сирену Юности — драгоценностями… уж точно, их звукописью. Зато выгородил голякам лучшие время и выгон — полдень лета, помост и исключительную подсветку: разбил вкруг их пьедестала — помоста — костры солнц. Но неисправимые не сдаются — и умышляют, навешивают и нарезают, и жмутся только с тишиной. Вот он, высокий смысл жизни, ее динамит, динамо: пришли, нашумели — и тем свершились… Ваш Внешкор редактирует: пришли, нашумели и прекратились… прошли. Но, в конце концов, если повторяются и платья, и травы, и шумящие… так повторятся!