Ксения Букша - Чуров и Чурбанов [litres]

Поэтому когда мамы действительно не стало, Чуров уже больше не горевал. Он встретился со своей грустью, сошёлся с ней, расплатился. Хотя он иногда вдруг по привычке начинал мысленно рассказывать маме о событиях дня, останавливал себя – м-м — и тут же переставал понимать, зачем же тогда всё продолжает происходить, если и маме уже рассказать нельзя.

Ну а если так, то уж дачу и подавно следовало продать. Но не сразу Чуров собрался это сделать. Вишни зацвели, вишни отцвели, вишни созрели и вишни съели, и только теперь Чуров шёл вслед за Шефом по заросшей одноколейке, а потом по тропинке через рощу.

Они подошли к даче задами. Надобно, – думал Чуров, – привести её в божеский вид. Трава выросла чересчур высокая, домик будет выглядеть заброшенным – следует проветрить, выкосить, подпилить. Солнце светило на это безобразие: заросший малинник, некошеную траву. У Чурова было много работы.

Калитку перекосило, она отсырела. Весь в росе, Чуров схватил калитку за плечо, немного потряс. Другой рукой ухватил щеколду, подёргал. Ничего не получалось. Щеколда заржавела. Да и как открывать, когда травы столько. Пришлось обходить, продираясь через заросли. Чуров ломился. Шеф скакал, бока в росе. Наконец ближе к дороге и пожарному пруду началась стерня, это сосед обкосил по периметру свой забор. Ворота открылись легче, хотя тоже отсырели. Засов со скрипом пошёл вправо, и Чуров с Шефом осторожно двинулись по дорожке, на которой мама уложила рубероид, чтобы не зарастала.

– Уф-ф, теперь самое сложное – дверь открывать, – сказал Чуров Шефу. – Ну, держись.

Он перекинул рюкзачок вперёд и стал нашаривать ключ. Дверь была тугая. У Чурова никогда не получалось открыть с первого раза. А у мамы-то всегда получалось, конечно. Она брала ключ большим и указательным, нацеливала в скважину и толчком посылала внутрь, там легко поворачивала на четверть и, тоже легко, но уже с усилием, дёргала на себя. Раз, два, три – дверь с щелчком открывалась. Ты прямо, прямо суй, а ты всегда суёшь косо.

Чуров вдумался и представил себя мамой. Как она нацеливается внутрь и суёт ключ прямо, не косо. Тут важна подача. Чуров послал ключ вперёд, повернул на четверть и перехватил, точно так, как мама это делала. Он подражал ей. Перехватил – и, не теряя времени, потянул на себя. Но чуда не произошло. Он, конечно, не смог сделать это так, как мама. Не смог ни на второй, ни на десятый раз. Тогда Чуров посопел и стал делать это как обычно, на свой манер: засовывал, осторожно делал четверть оборота, нерешительно тянул на себя. Но и так не выходило ничего. Солнце припекало брезентовую куртку. Шеф послушно сидел на крыльце и ждал.

– Нервишки, – сказал Чуров Шефу. – Вроде особо не нервничаю, а открыть не могу. Просто сегодня день такой, ну, день такой, м-м…

На этих звуках Чуров наконец подцепил нутро замка, дверь щелкнула и отворилась.

Шеф встрепенулся и зашёл на веранду. Там было хорошо. Висел серый тюль. Стояли сапоги Чурова, а рядом мамины, красные, и бывшие бабушкины, те, с треугольничками. На клеёнке лежала засохшая луковка в крышке от банки.

Внутри дома было хуже – сыро, пусто и темно. Всё вконец потускнело и поблёкло. Никогда, даже в дни детства Чурова, не бывало здесь по-настоящему весело, но раньше этого было и не надо, а теперь дом показался Чурову склепом. Он покосился на мамину кровать. Как мама застелила её, так всё и осталось. Я спать, а ты как хочешь. Эта фраза и раздражала Чурова, и нравилась ему. В этой фразе была свобода, эта фраза служила матери вместо отдельной комнаты, которой у неё никогда и нигде не было. Одновременно этой фразой мать признавала взрослым и свободным самого Чурова, имея в виду, что они весь день были вместе, но это не значит, что он должен лечь спать в одно время с ней. Но в то же время мать как бы и просила Чурова уважать её сон (хотя ни Чуров никогда не шумел вечером, ни мать не обращала внимания на шум и свет: засыпала она быстро, спала крепко).

Чуров погляделся в серебристое зеркало. Комнату в зеркале слегка перекосило. Виляя хвостом, прошёл Шеф. Понюхал ведёрко под умывальником и гавкнул. В ведёрке валялась сухая дохлая мышь.

– М-да, – сказал Чуров. – Ну, давай-ка здесь хорошенько проветрим, а сами пойдём траву косить. Шеф!

Они прошли в дровяной сарай. Там было темно, только солнце светило сквозь щели. Чуров взял косу, скинул куртку и вышел в сад.

Косил он чисто. Солнце светило ярко, сад быстро высыхал. Когда уставал, брался за грабли. Шеф обследовал участок, мелькая там и сям за кустами. Пару раз негромко гавкнул, обнаружив свежие кротовьи норки, но видя, что Чуров охотиться не хочет, лаять перестал – только искал, нюхал и рыл. Чуров между тем выкосил всё, что росло внутри забора, и ещё немножко за забором, сгрёб в кучи и принялся носить на яму охапки сырой от росы травы, зацветающих сорняков, колючек, вьющихся плетей.

Когда он уже почти всё скосил, его поприветствовал со своего двора сосед.

– День добрый!

– Добрый! – откликнулся Чуров.

– Что так долго не приезжали?

Чуров сообщил ему траурные известия, сосед заохал и принялся расспрашивать, и вопрос за вопросом они добрались до тех последних трёх дней. Конечно, соседу Чуров выдал сокращённую версию, предназначенную для тех, кто ничего не смыслит в кардиологии.

– Она, – рассказывал Чуров, – вообще не собиралась умирать. Я потом её сумку разбирал. Она там, в больнице, бахил набрала. Чтобы потом, значит, в них по поликлиникам ходить. Взяла с собой из дома кучу книг каких-то, биографию Черчилля. Когда легче станет, читать чтобы. А после операции… Она так и не начала сама дышать. Пролежала день, хуже, хуже – и утром умерла. Полиорганная недостаточность… Это когда все системы организма отказываются работать.

Сосед, как видно было Чурову, печалился. И понятно: столько лет проводил лето рядом с такой милой соседкой, как мама Чурова, и вдруг её нет.

– И что – теперь продавать будете?

– Да, продаю, – сказал Чуров. – Уже минут на пятнадцать опаздывают. А вон, кстати, похоже, они.

Точно, это были они. Мужчина и женщина, оба полные, высокие, лет сорока пяти или пятидесяти, ходили по улице туда-сюда и высматривали признаки: номер дома, цвет, – пытаясь угадать, туда ли они пришли.

– Сюда! – сказал Чуров. – Заходите!

Мужчина и женщина подошли.

– День добрый, – сказал мужчина очень приветливо, но нерешительно.

– Добрый, – сказал Чуров. – Не бойтесь, не кусается. Шеф, сидеть.

Покупатели гуськом обошли за Чуровым вокруг домика.

– У вас вплотную, – отметила женщина.

– Да, у нас везде соседи, – подтвердил Чуров.