Ксения Букша - Чуров и Чурбанов [litres]

Видимо, с этого момента Чурбанов помнил не всё, но не знал об этом. Возможно, его отпинали к стене дома или он ещё каким-то образом оказался на другой стороне тротуара. Низ водосточной трубы, который Чурбанов лицезрел в течение нескольких минут и которым любоваться готов был целую вечность, казался ему похожим на жемчужное ухо фантастического слона, или на сумочку в виде женской матки с картинки в анатомическом учебнике, или – вместе с наледью и сосулькой – на голову барана. Чурбанову нравилось лежать, скорчившись, в оцепенении, и было трудно, почти невозможно стряхнуть наваждение и вернуться к боли.

Молодой человек во всём чёрном, в берете и с папкой, наклонился к Чурбанову и сказал, что вызвал ему такси до травмпункта. Чурбанов поблагодарил его и помог ему помочь ему подняться. Травмпункт находился буквально в двух шагах, но Чурбанов не смог бы сам сделать их, потому что находился в полусознании. Чурбанова не интересовало, спаслась ли девица и куда делись те чуваки, в частности прямоугольный бедолага, которого он пизданул об оградку. Иногда Чурбанову становилось слишком хорошо, иногда совсем скверно, он то вырубался, то снова приходил в себя. Наконец он вроде бы очнулся, потому что водитель такси просил его выйти из машины. Чурбанов долгое время не мог понять, куда идти. Вывеска травмпункта под бетонным козырьком не казалась очевидной подсказкой.

Чурбанова пропустили без очереди. Медики хотели вызвать ему скорую, но Чурбанов решительно отказался. Им пришлось разрезать рукав чурбановского пиджака. (Чурбанов одевался не по погоде легко, потому что передвигался по городу главным образом на машине.) Верхняя часть лица Чурбанова была здорово разбита и начинала заплывать: человек в куртке колотил его об асфальт, пока их жертва убегала. В то время как Чурбанова лечили, он всё время перематывал перед глазами это видео, как она убегает прочь, не очень громко крича, в испуге, в шоке от Чурбанова и этих двоих, с которыми у неё, как Чурбанов полагал, не было ничего общего.

Применив уколы, гипс до самого плеча и другие возможности, врач помахал перед Чурбановым снимком его предплечья, в котором были напрочь сломаны и смещены с обломками обе кости, и заявил, что лечение только начинается, потому как надо ехать в больничку, делать там операцию и потом ещё недельку-другую там валяться в целях правильного сращивания руки. Чурбанов пришёл в ужас от таких перспектив и принялся просить отсрочки для приведения дел в порядок. Ну что же, сказали ему, идите, но завтра утром как штык.

Чурбанов вышел на улицу, сел на оградку и стал мрачно думать об убытках. Мысли эти привели его в такое уныние, что он решил немедленно пойти и нажраться, и даже предпринять для этого определённые усилия. Но встать и пойти было не так-то просто, и Чурбанов всё сидел.

С крыши травмпункта (двухэтажного здания из мелких, рябых, белёсых кирпичей) капало, так что на расстоянии полуметра от стены на асфальте образовалась наледь. Чурбанов смотрел на лёд, а потом он посмотрел поверх палисадника и вдруг увидел человека в чёрном пальто, но это был тот человек в чёрной куртке, который ломал ему руку. Только теперь он был в пальто того человека, которому Чурбанов ломал нос. Впрочем, это мог быть и тот человек, которому Чурбанов ломал нос, но с носом того человека, который ломал Чурбанову руку, – трудно сказать.

Он догадывался, что эти четвероугольные люди были не просто так в чёрных пальто и куртках и что они не оставят его в покое. Так оно и случилось. Чурбанов твёрдо знал, что не боится ничего. Но покоя он хотел. Если вечного, то пусть даже и так.

Он специально стал смотреть в другую сторону, просто потому, что очень устал и хотел отдалить будущее. Не потому, что он не боялся их. Хотя, впрочем, он их и вправду не боялся. Но не от храбрости, а потому, что он не мог бояться, он ничего не мог, он мог ещё меньше, чем когда шёл по улице и ввязался в драку.

Квадратный сказал Чурбанову:

– Мы тебя закроем. И с бизнесом попрощаешься.

– Насрать, – сказал Чурбанов.

Он представил себе, как выглядит этот палисадник у травмпункта в июне или августе. Ему стало больно от этого представления и захотелось блевать. Терпеть было очень трудно, но Чурбанов блевать не стал.

Тогда квадратный отвернулся от Чурбанова и сказал:

– Иди сюда!

Она подошла. Она смотрела на Чурбанова как на пустой двор или на люк, наполовину вмёрзший в лёд. У неё было пустое и обычное лицо. Тёмные узкие глаза. Много косметики. Такое лицо может быть у человека в любой момент времени. И в этом был весь ужас. Живот у неё был огромный. Чурбанов старался не смотреть на него. Пуховик не застегивался на этом животе, и, наверное, ей было холодно. Чурбанову стало жалко её, он разозлился и стал смотреть на водосточную трубу травмпункта, верх которой был похож на низ. Длинный стебель трубы с двумя цветками внизу и наверху.

И больше они уже ничего не сказали. Поодаль стояла их машина, и они направились туда. Теперь она готова была охотно сесть в машину, хотя прошло всего несколько часов. Чурбанов в оцепенении смотрел на них и всё пытался сосчитать убытки (сколько придется выплатить этим чувакам, сколько заплатит за лечение, сколько будет упущенной выгоды от простоя дел), но не мог сосредоточиться. Она расстегнула пуховик и шагала свободно, размашисто, ровно – и в тот момент, когда один из мужчин открывал машину, она обернулась и посмотрела на дверь травмпункта, почти на Чурбанова, почти.

Тогда Чурбанов наконец разозлился на неё, на то, что она – жертва и что она – не виновата. И на тех, кто её использует. И на себя, что шёл мимо. От злости ему сразу стало легче. Теперь он больше не жалел своих денег и не думал о них.

Чурбанов посидел ещё немного на оградке. Чтобы не чувствовать холода и наступающей боли, он купил в магазине водки, колбасы и пошёл через дворы и пустынные переулки на север, к Неве.

Начинался мелкий снег. Холодало. Мимо ржавых, старых заводских корпусов Чурбанов вышел на лёд Невы, заметённой по края сухим бледно-фиолетовым снегом. Солнце садилось за ржавыми остовами парковок, гаражей и дач, за бетонными корпусами роддома на Леснозаводской, за спирально-фиолетовой стекляшкой новой тридцатиэтажки, за кладбищем и железнодорожным мостом. Чурбанов брёл по льду к середине реки. Там текла чёрная вода. Днями лёд должен был треснуть, но пока стоял. Он сел на снег и стал пить водку и есть колбасу. Солнце быстро садилось. Холод становился всё сильнее, но боль стояла рядом, не подходила ближе. Чурбанов ел колбасу, пил водку, становилось темнее, текла серединка Невы, и его заметало сухим, острым, фиолетовым снегом. Начиналась ночь.