Холли Борн - Эви хочет быть нормальной [litres]

– Оли, что происходит? – мягко спросила я, накрыв его руку своей.

Сперва он вздрогнул и заметно напрягся, но потом расслабился. В тот миг я и думать забыла о бактериях, живущих у него на коже, что только подтвердило мою теорию относительной тревожности.

Я видела, как сильно его ранил мой вопрос. Он захлестнул Оли, точно огромная волна печали, нахлынувшая на одинокий утес. Руки у него задрожали, лицо исказилось. А когда он заговорил, в голосе отчетливо послышались слезы.

– Прости… – запинаясь, проговорил он. – Что так все получилось… с родителями… Надо было тебя предупредить, что они придут. Какой же я идиот…

В его голосе слышалось столько презрения, столько ненависти к себе, что у меня защемило сердце. Я, как никто, знала, каково это, когда ты вроде бы понимаешь, что сойти с ума по своей воле нельзя, но забываешь об этом. Изо дня в день. И начинаешь презирать себя за то, какой ты есть, будто ты заболел нарочно.

– Зачем они здесь? – спросила я все тем же умиротворяющим голосом.

Как ни странно, мне удалось возвыситься над ситуацией – в конце концов, она была чересчур сюрреалистичной, чтобы впадать в панику. События разворачивались так стремительно и непредсказуемо, что оставалось только плыть по течению.

– Я… Я…

– Мне ты можешь довериться, – продолжила я и вдруг поймала себя на том, что говорю совсем как Сара.

– Мне трудно… иногда… выбираться из дома… – признался он. Его голос дрожал, как и руки.

Ага, ясно. Агорафобия. Старое как мир душевное расстройство, которое напрочь лишает сил и вот уже не один век трактуется в корне неверно. Теперь-то все странности Оли наконец-то сложились в единый пазл. Судя по всему, на пути к выздоровлению он отставал от меня эдак на годик.

– Это, наверное, ужасно тяжело, – ответила я.

Обратите внимание, что я не сказала:

«Мне это так знакомо».

«Знаю, каково это».

«Представляю, о чем ты».

«Однажды я целых два месяца не выходила из дома!

Так что прекрасно тебя понимаю».

Не сказала я и других слов, которых от меня можно было бы ожидать. Слов, которые, возможно, стоило бы сказать. Которые, возможно, помогли бы Оли. Ведь в таком состоянии лучшее утешение – это общение с тем, кто тебя понимает. Понимает по-настоящему. Потому что бывал в том же аду, что и ты, и может подтвердить, что ты его вовсе не выдумал. Но я этих слов не сказала.

– Да, нелегко… – продолжил Оли, напрочь позабыв о кофе – впрочем, как и я. – Но мне уже лучше. Я… м-м-м… получаю помощь. Наверное, я еще не совсем… готов к свиданиям, что ли… Но когда я впервые увидел тебя на паре по киноведению, мне сразу же показалось, что ты не такая, как все… Мне нравилось, с каким жаром ты отвечаешь на вопросы… и… еще… как ты выглядишь…

Я невольно покраснела.

– Я и не думал, что ты согласишься пойти со мной на свидание. А ты согласилась. Я был ужасно рад, но потом меня накрыла паника. Я знал, что все испорчу, – и так и вышло. Ну кто берет родителей на свидания?! Кто? КТО?! – Он раздраженно стукнул стаканчиком об стол. Кофе выплеснулся на столешницу и растекся в разные стороны.

– Да ладно тебе, Оли, все нормально!

Он вновь стукнул стаканчиком по столу, и из него выплеснулась новая порция кофе.

– Нет. Ненормально. Я псих. Просто чертов псих.

А потом он, конечно, расплакался. Догадываюсь (по крайней мере, мне так кажется), как я, по-вашему, должна была поступить в тот момент. Вероятно, вам бы хотелось, чтобы в тот миг я потянулась к Оли и снова взяла его за руку. Чтобы открылась ему, рассказала о своем мозге, о том, как лежала в психушке, чтобы он внимательно меня выслушал и мы вместе решили, что делать дальше. И, возможно, поцеловались. И чтобы Оли ушел домой счастливым, а не униженным и удрученным.

Но все случилось иначе. Я дала ему выплакаться, потом отвела к родителям, а по пути без конца говорила «да пустяки» в ответ на его бесконечные извинения. Когда я вручила Оли маме, та враждебно на меня покосилась. Меня так и подмывало схватить ее за плечи и прокричать ей в лицо: «Я не бесчувственная тварь! Все не так! Я и сама нездорова, никогда раньше не общалась с себе подобными и не знаю, как правильно себя вести! Да и вообще, меня в первую очередь заботит мое собственное здоровье, а не чье-то там еще!» Но сказала только: «Приятно было познакомиться». А потом развернулась и ушла, вверив Оли в заботливые руки родителей.

Домой я неслась бегом, чтобы успеть переодеться к вечеринке. Телефон так и разрывался от сообщений девчонок, которым не терпелось разузнать, как все прошло. А внутри у меня копошилось мерзкое чувство. Чувство вины.

Я собрала рюкзачок, покидав в него помаду всевозможных оттенков и всякие другие мелочи. Почему я не открылась Оли? Он бы точно меня не осудил. Он бы понял меня, как никто другой. Мои откровения точно не разочаровали бы его, скорее даже утешили бы.

Перед самым выходом я еще разок рассмотрела себя в зеркало, внимательно и придирчиво. Волосы уложены, блузка изящно облегает фигуру, подчеркивая все, что нужно, с плеча свисает рюкзачок. Я выглядела как самая обычная шестнадцатилетняя девчонка, собравшаяся на вечеринку. По моему виду никак нельзя было понять, через что мне пришлось пройти, а я ведь так долго этого добивалась! И тут я поняла, почему так обошлась с Оли.

Мне понравилось быть здоровой. В этом-то все и дело. Впервые за целую вечность нормальной была я, а не кто-то другой. И это чудесное чувство вскружило мне голову…

СПУСТЯ ПАРУ ЧАСОВ я уже знакомилась с коварным миром алкогольных напитков. А точнее, самбуки. И плевать на таблетки – все равно я их пью в самой мизерной дозировке.

– Ого, Эви, что это ты творишь?! – прокричал Гай, стараясь заглушить громкую музыку.

Он только что влетел на кухню Анны и увидел, как я смешиваю напитки. Одна. А это, между прочим, верный признак душевного равновесия.

– Разливаю шоты, – спокойно ответила я. – Вполне себе логичное занятие для шестнадцатилетней девчонки.

Гай забрал у меня бутылку самбуки:

– Это-то да, но обычно ты себя так не ведешь.

– Так – это как? Как человек, который умеет веселиться?

– Нет… как все остальные.

Мы оба вцепились в бутылку, застыли, не сводя глаз друг с друга, и простояли так несколько дольше, чем можно было бы ждать от друзей. И тут на кухню зашла Эмбер.

– Эви! – закричала она. – Где самбука?! Дай мне ее!

Волосы у нее закурчавились – верный признак того, что она уже порядочно нахлесталась. Она как-то рассказывала, что стоит ей только напиться – и ее волосы хмелеют вместе с ней. Это она предложила нам сегодня покутить на славу. И я, услышав, как громко Эмбер с Лотти смеются над моей историей об Оли и его родителях, согласилась.