Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

— До свиданья! — почему-то фальцетом сказал он и пятясь вышел с Вило во двор яслей.

Около песочницы несколько ребятишек раскачивались на больших качелях, родители стояли в сторонке и болтали. Вило тоже сперва проявил интерес к качелям, но тут мимо него промелькнула смоляная грива маленькой Ганки, которая бежала по дорожке на улицу, и мальчуган неуклюже припустил за ней.

— Ганка, постой, — послышался рядом с Ротаридесом звонкий повелительный голос.

— Погоди, Вило! — крикнул Ротаридес.

Мальчик послушно остановился, а девочка только подпрыгнула, словно приказ матери камешком подкатился ей под ноги, и побежала дальше. Когда Нагайова крупным шагом прошла совсем рядом, Ротаридеса что-то щекотнуло по лицу — наверное, одна из ее длинных непослушных прядей, подумал он, — и овеяло свежестью, которая неизвестно почему принесла с собой ощущение раннего утра и приятной прохлады капелек, рассеянных в воздухе. Он смотрел ей в спину, как она старается не бежать, что, впрочем, было бы даже рискованно на тонюсеньких высоких каблучках, но и эта торопливая, на грани бега, походка выглядела у нее естественной, невольно вызывала восхищение, так легко и устремленно преодолевала она расстояние, слегка покачивая упругими бедрами. Она догнала расшалившуюся девочку перед полуоткрытой железной калиткой и решительным движением привлекла к себе. Наклонилась к беглянке, волна волос хлынула ей на лицо, закрыв беззвучно шевелящиеся губы — очевидно, она выговаривала дочери за непослушание.

— Идем туда! — Вило просительно потянул отца в ту сторону, откуда они даже кружным путем не вышли бы к дому, на Ястребиную улицу. Отец и на сей раз, как на днях в зоопарке, уступил желанию сына, но сейчас главным образом потому, что в том же направлении удалялась и кроваво-красная пелерина на округлых плечах Нагайовой. Они прибавили шагу, стараясь догнать опередившую их пару, вскоре услышали цоканье твердых каблучков по асфальту, и в поле зрения Ротаридеса оказались тонкие, ритмично вышагивающие лодыжки с ямочками по бокам, напоминающими изгиб в том месте, где тетива стягивает дугу лука. Смотри-ка, ни с того ни с сего подумал он, оказывается, мамы наших деток, озабоченные и усталые, могут быть такими прекрасными…

Но тут он спохватился — а вдруг она оглянется, увидит его и подумает, что он ее преследует. Неважно, сказал он себе, ведь она меня не запомнила, да и едва ли вообще обратила на меня внимание там, в яслях. Собственно говоря, такие женщины и не должны замечать мужчин, мужчины их прежде заметят…

На расстоянии метров десяти друг за другом они перешли оживленную улицу напротив магазина самообслуживания, рядом с которым примостился газетный киоск, где продавались и книги. Соблазнившись хорошей погодой, продавец выставил книги прямо на улице, несколько случайных прохожих листали их, и Ротаридес, увидев, что Нагайова вместе с дочкой нырнула в телефонную будку у магазина, тоже подошел к пестревшему всеми цветами радуги лотку. Машинально он взял в руки книгу в яркой обложке и раскрыл ее, не забывая краем глаза наблюдать за телефонной будкой. Он прочитал, не вникая в смысл: «…несколько десятилетий назад профессор Минковский подошел к доске и вычертил другую картину мира, какую до него никто не мог себе представить…» Перевернул страницу, в надежде, что это книга о физике, но ничего интересного для себя больше не нашел, похоже, и эта фраза не имела отношения к основному тексту. Он еще раз прочитал заинтересовавшую его фразу, и память сама собой подсказала: лекция под названием «Время и пространство», прочитанная в 1908 году на Восьмидесятом съезде Германского общества естествоиспытателей и врачей… Он хотел купить случайно подвернувшуюся книгу, но в это время дверь телефонной будки открылась, Нагайова устремилась в обратном направлении, и у Ротаридеса фамилия автора и название книги поплыли в глазах. Он потащил Вило за собой, тот не без удивления, даже с укоризной посмотрел на отца, но покорно поплелся той же дорогой, задав только один вопрос:

— Поедем автобусом?

— Да, — беззастенчиво солгал отец, а около выкрашенного в коричневый цвет железного павильона автобусной остановки, испещренного всевозможными надписями, предусмотрительно взял сына на руки.

Теперь дорога шла в гору, ему приходилось прилагать немало усилий и одновременно пользоваться Вило как щитом, ибо опасность выдать себя явно возросла. Они снова прошли мимо яслей, сквозь прутья ограды было видно, что дети с радостными криками все еще качаются на качелях. Теперь они шли к Ястребиной улице, хотя и не с той стороны, с какой обычно возвращались домой. Где-то тут жила старуха Траутенбергерова; Ротаридес поискал глазами окна со спущенными шторами, ему померещилось выцветшее желтоватое полотно на втором этаже, но он смотрел на окна под слишком острым углом, а за домом они свернули на лестницу, ведущую круто вверх. Он с трудом одолел ее, поставил Вило на ноги и немного постоял не двигаясь из-за колющей боли в боку. К счастью, спешить было необязательно, перед ним открылся обзор на все четыре стороны. Чуть выше начинались сады и за ними лесок со множеством дорожек и тропок, в лесу почти всегда было полно народу, вправо дорога сбегала вниз к жилым башням на Садовой улице, расставленным с таким расчетом, чтобы в солнечную погоду они затеняли одна другую, а влево, прямо перед ними, начинался их родной квартал, о чем свидетельствовали прогуливающиеся пенсионеры и пожилые супружеские пары. Тут наконец-то можно попытаться угадать, куда сейчас направится Нагайова с дочкой, и он мысленно загадал, но ошибся, потому что подсознательно противился такой возможности. Вскоре красная пелерина повернулась спиной к скромному порядку домов на Ястребиной улице и пошла наперерез через дорогу к белоснежным виллам, выстроившимся наподобие неприступного оборонительного вала для отпора раскинувшемуся под ними городу. Нагайова помахала кому-то в верхнем окне и склонилась к дочери, указывая ей на оконное стекло, но девочка только беспомощно озиралась. Они миновали аккуратно подстриженный газон, как две капли воды похожий на газончик владельцев валютной косилки перед самыми окнами квартиры Ротаридесов; две низкие ступеньки и широкий проход привел их к дверям дома, и тот поглотил их, словно крошечную порцию лакомства. Перед домом стоял новехонький контейнер для отходов, а возле него — желтый легковой автомобиль марки «сааб».

Ротаридес стоял как громом пораженный, откуда-то из горла поднималась лавина злости и ударила в голову. Он чувствовал, как в виске дергается жилка, не столько от предыдущего физического напряжения, сколько от внезапного жара, разлившегося по всему телу от корней волос до пят. Ротаридес через силу проглотил слюну, отдававшую горьким привкусом — привкусом несправедливости.