АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

Мама любила готовить отцу грибной омлет. Я просыпалась утром, слышала его запах и летела на кухню кубарем, потому что знала, что они с папой уже сидят за столом, негромко обсуждают грядущий день и наливают в мой маленький стакан с Барби яблочный сок. Это была непередаваемая и потрясающая атмосфера семейной теплоты и уюта.

Однако кончилось все быстрее, чем успело начаться. Мне не хватило. И очень не хотелось, чтобы не хватило и моим детям тоже. Я была уверена, что не выйду замуж пока не прекращу сомневаться, что готова провести с этим человеком остаток жизни. И я думала, что прекратила: я теперь миссис Каллен, а не мисс Свон. Только вот брачная жизнь оказалась тем еще подарком…

Сзади хлопает дверь. Вернее не хлопает, скорее прикрывается, просто в утренней тишине, разбавляемой мурлыканьем радио, звучит это громко. Я испуганно подскакиваю на своем месте, чиркнув деревянной лопаткой по керамической сковороде. Скользящий тонкий звук пронзает уши.

Это Эдвард, я знаю. Уже чуть больше семи и он спустился, как и вчера, к завтраку. Только вряд ли ожидал все так же увидеть меня его готовящей.

Не оборачиваюсь. Сейчас для меня это слишком сложно. Методично продолжаю посматривать за подгорающим омлетом, терпеливо дожидаясь той секунды, когда смогу переложить его на тарелку.

Тишина давит на уши, голодными стаями всхлипов бродит возле сердца. Кажется, не только омлет у меня пригорает.

Я вспоминаю. Я не хочу, но я вспоминаю то, чем кончился вчерашний ужин, и лопатка в руках дрожит. Он был зол, я понимаю. Он, возможно, испугался — я принимаю. А может быть всё случилось вместе: тяжелый рабочий день, эти глупые акции, приступ, ранний подъем… или мое рагу вчера вышло пересоленным — я бы пережила ссору. Мы бы помирились минут за пять.

Но Эдвард ушел. Я его не остановила, а он не посмел остаться. И даже когда вернулся, его не было у меня в комнате… в гостевой.

Наверное, он прав. Я в этом доме гость. Кто же еще? Куда уж мне быть его хозяйкой.

Тихо-тихо выдохнув, перекладываю омлет на тарелку. Посыпаю сверху кинзой, укладываю ровно посередине, так, что бы выглядело подобающе. А потом выключаю огонь и поворачиваюсь к столу, с огромным трудом заставив себя не посмотреть на мужа.

Ставлю блюдо на стол, как раз между вилкой с ножом, положенных ранее, и сбоку от налитого абрикосового сока.

— Приятного аппетита, — говорю в никуда, неловко сложив руки на фартуке. Глаза стремительно мутнеют, наполняясь слезами, а значит мне поскорее нужно уходить.

Главное желание выполнено: Эдвард не останется голодным.

Какая же проклятая эта комната, Боже мой. Все эти приборы, техника, столы, стулья, сковородки! Я так скучаю по своей кухне, двум одиноким кастрюлькам и маленькой сковороде-гриль. Мы никогда не ругались в моем доме. Там, в Австралии, не было поводов ругаться. И завтраки были солнечными, с улыбками. А ужины, как правило, кончались теплой и мягкой постелью. До утра.

Здесь же, на полностью автоматизированной территории дома, правят балом лишь приборы. Бесчувственные, неживые и терпеливые. Исполнят любой приказ хозяина — как золотые рыбки.

Я не знаю, куда мне себя деть. Неловко отступаю от стола, кое-как увернувшись от барной стойки, а потом с тревогой оглядываюсь на плиту, чтобы проверить, выключила ли огонь. Спалить ещё что-нибудь за два дня было бы слишком.

Огня нет.

Зато есть голос.

И хочу я того или нет, но я всегда остановлюсь, когда его услышу. Чтобы не случилось.

— Белла?..

Его лицо не сложно отыскать в пространстве: как в любимом приложении на телефоне, оно сияет яркой звездой среди расфокусированного фона. Ничто не имеет значения и ничем нельзя здесь больше любоваться. Я в Джорджии, я в этом доме, я на этой кухне из-за Эдварда. Штаты всегда были для меня ужасно далекой и непонятной страной, я бы не решилась на переезд.

Мужчина стоит возле противоположного края стола, растерянно глядя на меня, на омлет и на ту сковородку, в которой только что приготовила его завтрак. Темные оливы подернуты усталостью, страдание затесалось между бровями в маленькой складочке на лбу, а губы побледнели. Слишком болезненный вид.

Эдвард в своем официальном рабочем костюме: черном, с иголочки, с острой рубашкой. Надеты запонки, вычищены туфли, волосы расчесаны и уложены как следует. Однако одного штриха все же не хватает. И странно было бы предполагать, какого. Я знаю наперед. Я знаю и, подняв глаза, волей не волей усмехаюсь, пусть даже сквозь слезы. На шее мужа морской узел из галстука. И вряд ли ему под силу самостоятельно его распутать.

Я не дожидаюсь приглашения. Хмыкнув сама себе, делаю те несколько шагов, что разделяют нас. Мне прекрасно известно, насколько он беспомощен с этими галстуками и насколько сильно их не любит. Но раз надел, значит очень нужно, просто необходимо. А его водитель, Лоран, кажется, точно не завяжет все как следует.

Легонько касаюсь холодной и жесткой материи аксессуара. Пальцы подрагивают, но усиленно это скрываю, даже дыхание затаиваю. Нерешительно и осторожно, будто бы чем-то рискую, распутываю узел, намереваясь привести его в божеский вид.

Эдвард не двигается с места и дышит, мне кажется, тоже не слишком ровно. Он наблюдает за каждым моим движением, он почти пропускает их через себя. И о чем-то думает. И молчит.

От него пахнет моим одеколоном: тем, что купила я. А рубашка на нем из набора тех, что подарила ему в Австралии, на вторую двухмесячную годовщину нашего знакомства. Кажется, они из какого-то особого экологического и чистого материала — удобно, не раздражает кожи и прекрасно отстирывается. Тогда мне казалось, не может быть вещи идеальнее.

— Подними голову, пожалуйста…

Не прекословя, он слушается, дав мне доступ к своей шее. Затягиваю петлю, стараясь сделать ее как можно более комфортной и не удушить мужа. Почему-то верится, что сегодня он не признается, что я завязала слишком туго.

— Нормально?

— Да, — шепотом подтверждает Каллен, легонько кивнув. Теплое дыхание касается моего лба, а руки, прежде удерживаемые по швам, дергаются в направлении моей талии.

Я прикусываю губу, мотнув головой, мужские ладони тут же замирают, не смея сдвинуться и на миллиметр.

— Ты порезался? — вдруг замечаю, проведя кончик галстука под петлю. Незаметный с двух шагов и прекрасно прорисовывающийся сейчас, когда смотрю на него с расстояния тридцати сантиметров, порез свежий. Не кровоточит уже, но свежий. Утренний.

— Новая бритва, — успокаивая меня и призывая не беспокоиться, объясняет Эдвард. Его голос стал глуше со вчерашнего дня. Исчезли в нем любимые мной нотки.

— Обычно новые безопаснее старых…

— Исключительно при правильной их эксплуатации, — он хмурится и хмурость без труда просачивается в баритон. Мои пальцы дрожат сильнее.