АlshBetta - Чайка и Гребешок [СИ]

Ты стоишь возле стола, одной рукой держа кружку с чаем и допивая ее содержимое, а второй не разбирая, а упаковывая сумку — костюм, ботинки… светодиодные перчатки.

— Ты куда?.. — все, на что меня хватает. Мурашки, бывшие прежде всего лишь тенью, призраками, обретают плоть, заставляя тело задрожать по-настоящему.

Пожалуйста, скажи мне, что это не то, что я думаю.

Пожалуйста.

Пожалуйста.

— Спи, Маришель, — ты вздыхаешь, делая вид, что сосредоточен, но я же вижу, что смущен. И мысленно готовишься к моей реакции.

— Альваро, я задала вопрос, — напряженно переспрашиваю, прислонившись к двери. Сердце стучит в груди до ужаса громко, а кровь со страшной скоростью несется по венам — мои виски сейчас расплавятся.

— Ты не хочешь слышать ответ, поэтому ложись спать, — достаточно спокойно повторяешь ты, застегивая сумку, — утром обсудим все в деталях, если тебе еще будет хотеться.

Я поджимаю губы, сложив руки на груди. Пальцы белые и холодные. Они слишком сильно впиваются ногтями в кожу запястий. Обручальное кольцо, которое ты надел мне на палец меньше месяца назад, жжется, как раскаленное.

А вокруг лампа, блики света, холод от окна и ветер, ветер, ветер… чертов ветер, что, я как думала, нас объединяет. Он страшный этой ночью. Он — ураган.

— Куда ты идешь? — упрямая, не унимаюсь я. Заслоняю собой дверной проход, прекрасно зная, что тебе не составит никакого труда меня отодвинуть. Ты на голову выше и на половину шире меня в плечах, а ладонь у тебя — полторы моих.

— На аэродром, — выдохнув, отвечаешь, решительно перекидывая сумку через плечо. Чашка с грохотом ставится на поверхность стола, а немного зеленого чая, оставшегося на дне, проливается на пол.

— Ты понимаешь, что на улице — непогода?

— Это тестовое испытание. Как раз непогода и нужна. Это шанс не только полетать на новой модели, но еще и получить достойный гонорар.

— Альваро, — я практически ощущаю, как на глазах закипают слезы, — ты что, с ума сошел? Это же опасно! Для жизни опасно!

Ты закатываешь глаза, подходя ко мне вплотную. От тебя пахнет ванилью и медом, аромат миндального масла еще чувствуется на твоих волосах.

Все как раньше. Все как всегда.

Но все кардинально изменилось.

Ты уверен в себе и в том, что делаешь, я знаю это, потому что вижу твои глаза — горящие огнем, пылающие убежденностью. И то, как ты держишь сумку, как ты стоишь, как смотришь на меня… я будто бы становлюсь меньше. Слабею.

— Если бы был шторм, а я хотела выйти в море, ты бы остановил меня, не так ли? — предпринимаю последнюю попытку, дрожа всем телом и усиленно это пряча. Губы трясутся, слова путаются, голос хриплый, но я еще отчаянно желаю верить, будто смогу тебя переубедить. Будто ты останешься. Будто послушаешь — ты, моя упрямая Чайка. Мое Небо.

— Шторма нет, Маришель, есть хороший ветер, — ты напряженно смотришь на меня, ожидая, когда отойду, — я полетаю не больше часа, обещаю. И сразу поеду домой.

— Темно…

— Перчатки, обувь — все продуманно, — ты нетерпеливо топчешься на месте, — я буду не один, это массовый полет.

— Фатальный… — меня передергивает, а ногти до крови прокалывают кожу.

— Не говори глупостей, — вздыхаешь, наскоро чмокнув меня в лоб, — отойди, Мариша. Я спешу.

Я знаю, что пожалею, когда отпущу тебя.

Я знаю, что буду рыдать, едва ты закроешь дверь.

Я знаю, что не выдержу этого полета, даже если он будет пять минут — слишком большой риск. Ты говорил мне, мы обсуждали, еще на первом свидании — я призналась, что в шторм невозможно управлять яхтой и легко можно потерять контроль над ней, а ты, что ночные полеты запрещены во многих местах и требуют не только лучшего уровня подготовки, но еще и жертвенности пилота — ведь адреналин и яркие эмоции порой стоят жизни…

Но что же я могу сделать?! Если ты решил?!

— Альваро, пожалуйста, если ты меня любишь, не иди, — проглотив слезы, откровенно говорю тебе, заглянув в самое нутро глаз, — если хочешь, я тоже откажусь от какого-нибудь заплыва. Назови дату.

— Маришель, мать твою, не устраивай цирк! — влага в моих глазах, то, как белеют пальцы, поджатые губы — тебе все не нравится, тебя передергивает, закрадываются сомнения в решимость. — Это единственная возможность полетать ночью легально! Я ждал этого полжизни!

Ты резок, убедителен и быстр. Ты даже говоришь с эмоциями, ничего не скрывая, как обычно.

Ты ненавидишь мои слезы и избегаешь их любой ценой — вот в чем причина такого поведения. Ты признавался мне, что готов делать все, что угодно, лишь бы я не плакала. И я не применяла это оружие. До сегодняшнего дня…

— Альваро, пожалуйста… — и первая капелька по скуле вниз, к щеке, к подбородку. Прозрачная и достаточно крупная, постепенно расползающаяся на коже.

Ты переводишь дух, будто я режу тебя, а не плачу. Будто бью или, чего хуже, отвергаю. Во взгляде отчаянье, но рука по-прежнему на сумке. Желание воюет с необходимостью. Со мной.

— Все будет в порядке, — в конце концов выдаешь ты, резко втянув воздух. Наполняешься им до максимального предела, запасаешь для себя, пытаешься ухватить достаточно. Ветерок из окна, как единственное, что нас объединяет — Небо и Воду, Чайку и Гребешка, — треплет волосы. И мои, и твои. Длинные…

— Нет.

— Все будет в порядке, — еще раз с нажимом повторяешь. И делаешь шаг вперед.

— НЕТ! — выкрикиваю, стиснув зубы, — я не хочу быть за это ответственной! Я тебе не позволю!

— МАРИШЕЛЬ, ХВАТИТ! — от тебя так и пышет злостью, она обжигает, как не затушенная свечка, она причиняет боль. Я вздрагиваю сразу же, как ты силой вынуждаешь меня отойти. Выталкиваешь из дверного проема, освобождая себе путь. И выходишь в коридор, снимая с вешалки шкафа куртку.

Я стою, вжавшись в стену и, часто дыша, смотрю на тебя. Уже не скрываю, что плачу. Уже не прячу, что руки дрожат. Уже не пытаюсь удержать взгляд в узде — смотрю отрезвляюще, испытующе, отчаянно и с мольбой. Я верю, что ты остановишься. Я все еще верю.

Но напрасно.

— Спокойной ночи, Маришель, — жестко произносишь ты мне, отворив дверь.

И уходишь.

…Я не знаю, известно ли тебе, сколько раз я плачу за эту ночь.

Лежу на постели, сжимаю в руках подушку и, не сдерживаясь, рыдаю в голос. Уже не знаю, от чего — от того, что тебя просто нет, от того, куда и зачем ты ушел, от того, как ты ушел.

Постель ледяная, пустая и белая. Я ненавижу белый и эти набитые, пушистые подушки. Они мягкие, но для меня — камень.

Ты — мой камень…

И все же я лежу, прижав руки к груди, и заплетающимся, сбитым языком молю, дабы камнем вниз не упал.

А ведь упадешь…

Заливаюсь слезами.

На кухне горит свет.

Из-за полуприкрытой двери слышно урчание закипающего чайника, на подоконнике звенит маленькими капельками ночной дождь, а темнота квартиры постепенно рассеивается вперед по коридору — наступает утро.