Эмили Дин - Все умерли, и я завела собаку

Рэйч дышала медленно и знакомо. Такие вздохи я слышала, когда мы жили в одной комнате в Холли-Виллидж. Рэйч всегда обладала способностью мгновенно проваливаться в сон. Такое размеренное дыхание говорило мне, что она заснула. Порой она засыпала, когда мы смотрели какой-нибудь фильм, и я страшно злилась. «Рэйч, какой смысл брать видео напрокат, если ты спишь? – возмущалась я. – Проснись немедленно!» Такое дыхание я слышала в ее спальне последние несколько недель, когда она просила поговорить с ней: «Я только глаза закрою на минуточку…»

И вдруг я перестала слышать ее дыхание.

– Рэйч? – позвала я.

Я огляделась.

– Она ушла?

Я позвала сестру.

Та вошла, пощупала запястье Рэйч и кивнула:

– Да, Рэйчел нас покинула.

Я была рада, что она сказала «покинула». Казалось, это было ее собственное решение уйти. Никто не украл ее жизнь.

Мы с Адамом обнялись и заплакали. Мама кинулась к отцу. Потеря ребенка на время их соединила.

– Уходят лучшие, – неожиданно со слезами в голосе сказал отец. – Она была зеницей нашего ока.

Его слова меня поразили, хотя я понимала, что они были сказаны в хаосе горя. Но я понимала, что это правда. Рэйчел была лучшей. Ее уход был ужасной несправедливостью, словно кто-то решил испортить историю нашей семьи. Это я должна была сойти с дистанции, стремительная, боящаяся стабильности одиночка. Ответственная же мать-героиня должна была дойти до счастливого завершения. Немногие пострадали бы, если бы это была я. Побочные потери были бы не столь мучительными. Рэйч имела больше прав на будущее, чем я.

– Он не это имел в виду, Эм, – быстро сказал Адам, увидев мое лицо. – Не расстраивайся. Он просто потрясен.

Но папа сказал правду. А пережить правду труднее, чем ложь. Рэйч не заслужила такого стремительного и драматичного ухода. Она должна была дожить до старости и спокойно умереть в кругу внуков.

Сестры спросили, не хотим ли мы проститься с Рэйч по отдельности. Так я в последний раз осталась с ней наедине.

Я поцеловала ее в лоб. Теперь она принадлежала не моему, а иному миру. Она оставалась почти что моей сестрой – но не совсем. Казалось, кто-то сделал очень хорошую восковую фигуру моей Рэйч, отразил мельчайшие детали ее лица, но забыл вдохнуть главное – ее душу.

Рядом с ней я чувствовала себя удивительно спокойно. Она всегда будет моим домом. Смерти не под силу это изменить.

Сестра предложила отрезать прядь ее волос.

– Это хорошая память. И для ее дочерей тоже, – сказала она.

Сестра упаковала пряди в мешочки. Локоны свернулись, как аккуратные вопросительные знаки. Бледно-золотистые пряди, которым следовало нависать над бокалами просекко в семейных гастропабах или развеваться на ветру по время прогулок с собакой. Они не принадлежали фармацевтическим полиэтиленовым пакетикам. Им не место было в больничной палате с черными аппаратами и мрачными разговорами.

– Возьми это, дорогая, – сказала мама, протягивая мне пальто Рэйч. – Думаю, ей бы понравилось, если бы ты это сохранила.

Это был леопардовый жакет из «Топ Шоп», в котором Рэйч приехала в больницу. Она должна была носить его еще очень долго. Я надела пальто, и меня окутал ее запах. В кармане лежали чек из «Старбакса» и комочек выпавших волос. Фрагменты обычного дня.

Мы молча сидели в крохотном пабе напротив больницы. Сама не знаю почему. Может быть, чтобы придать неожиданной жестокости утраты какое-то чувство события. А может быть, мы хотели продлить свою близость к ней. После стерильного холода интенсивной терапии в пабе было неуютно. Доктора заходили сюда выпить пива после окончания смены. Стаканы звенели в посудомойке, лед с грохотом сыпался в стальной ящик, с лязгом закрывалась касса. Мы подняли бокалы с красным вином в память о Рэйч – больше мы ничего не могли сделать, только отметить ее жизнь некоей странной церемонией.

На такси мы поехали на север Лондона. Я не понимала до конца, что только что произошло. Как это случилось. Страх заставляет тебя двигаться дальше, без конца, не останавливаясь. Горе казалось огромным и непостижимым. Но ничего этого я не сказала. Меня мучила мысль о том, как Адам будет говорить Мими, что ее мама не вернется. Еще месяц назад никто из нас и представить не мог себе такой разговор. Мы с мамой хотели пойти с ним, но Адам решил поговорить с дочерью сам, наедине.

– Ты точно не хочешь поехать ко мне, дорогая? – спросила мама, когда такси остановилось у моего дома.

– Нет, все будет нормально. Но если я тебе понадоблюсь, звони, – ответила я. – Люблю тебя.

Я вошла в квартиру, легла на пол на кухне и пролежала так несколько часов. Было холодно. Жесткий ламинат холодил щеку.

Я знала, что сказала бы Рэйч, если бы сейчас зашла ко мне: «Эм, что ты делаешь? Ты с ума сошла?»

А потом мы стали бы хохотать.

Я попросила коллег прислать мне платье для похорон. Мы постоянно брали образцы одежды для журнальных съемок, а порой модельеры представляли нам костюмы для больших событий. Я решила, что похороны сестры – это самое важное событие моей жизни. Мне нужен был костюм для этого дня, в котором я чувствовала бы себя уверенно и который не остался бы в моем гардеробе мрачным напоминанием. Но главная причина была не в этом – я знала, что Рэйч никогда не простила бы меня, если бы я не сумела проводить ее стильно и достойно.

«Темный или цветной, дорогая?» – прислала мне эсэмэску ассистентка отдела моды.

«Я бы хотела черное. Буду очень признательна».

«Это честь для нас. Ты должна выглядеть ЛУЧШЕ ВСЕХ ради твоей чудесной сестры».

Мы с Адамом отправились к достопочтенному Брайсу, который должен был вести службу. Священник оказался на удивление молодым и симпатичным, с хипстерской светлой бородкой. В комнате среди потрепанной приходской мебели возились двое малышей. Я подумала, что это будет правильно: погребальную службу Рэйчел будет вести человек, который находится на том же жизненном этапе, что и она: молодой отец, страдающий на диснеевских фильмах во время похмелья после буйного празднования сорокалетия приятеля.

Мы уселись на диван, и священник стал расспрашивать про Рэйч. Когда мы сказали про Мими и Берти, лицо его омрачилось тревогой, но он сохранил спокойствие и рассказал, что недавно проводил службу по мужчине такого же возраста, отцу двоих детей, погибшему в автокатастрофе.

– Как это переживают ваши родители? – спросил он у меня.

– Для них это очень тяжело, – ответила я.

Я не стала рассказывать, как мы с мамой поругались в ритуальном агентстве, выбирая гроб, цветы и урну. А еще по поводу варианта послания «К Коринфянам» – выбрать ли вариант короля Якова, где говорится о милосердии, или более новый, где речь идет о любви. «Варианту про милосердие четыреста лет!» – возмущалась я. «А я хочу, чтобы во время похорон моей дочери читали Библию короля Якова!» – дрогнувшим голосом настаивала мама.