Эмили Дин - Все умерли, и я завела собаку

Она постоянно говорила мне о том, что хочет умереть.

– Неужели они просто не могут меня отключить? – проскрипела она с неким подобием смеха.

– Это решительный шаг, чтобы устроить себе мини-отпуск в Швейцарии, мам, – ответила я, и она улыбнулась.

Я согласилась подписать для нее заявление об отказе от реанимации. Я сказала, что понимаю ее желание и со мной все будет нормально.

– Спасибо, дорогая, – ответила мама. – Думаю, я уже готова к этому.

Это произошло поздно. Приехал Джон, мамин бойфренд. Он каждый день приезжал в одно и то же время и сидел в углу палаты. Если он приезжал раньше времени, то сидел в коридоре, следя за временем. За день до этого его заметил мой бойфренд. Поведение Джона глубоко его тронуло.

– Некоторым нужны определенность и рутина, чтобы примириться с миром, – сказал он. – Если он сказал, что приедет в пять вечера, значит, должен появиться ровно в пять.

Я понимала, почему Джону это надо. Особенно сейчас.

Я сидела и наблюдала, как мама дышит. Она открыла глаза и указала на свою сумку на пластиковом больничном стуле. Я заглянула в нее.

– Дневник?

Мама покачала головой и постучала по ключице.

– Ожерелье?

Мама подняла вверх большие пальцы – этот жизнерадостный жест не вязался с предсмертной просьбой. Но это было очень в ее духе. Из внутреннего кармана сумки я достала ее золотую цепочку.

– Давай я надену тебе, – сказала я, расстегивая застежку.

Мама вложила цепочку мне в руку.

Я погладила небольшой золотой кулон с рельефным изображением святого Христофора с посохом. Мама носила этот кулон столько, сколько я помнила. Святой Христофор оберегал ее всю жизнь.

– Спасибо, мама, – прошептала я, застегивая цепочку на шее. – Я всегда о нем мечтала!

Мама улыбнулась и сжала мою руку, а потом заснула.

На следующее утро медсестра встретила меня словами, произнесенными тем мягким тоном, который я уже научилась безошибочно узнавать.

– Думаю, ваша мама…

Но я уже знала, как выглядят последние минуты человека на этой земле, – изменившийся цвет кожи, мертвенная бледность и странное ощущение отсутствия были мне знакомы слишком хорошо. Мой спутник держал меня за руку, когда мама меня покинула.

Я поняла, что за предыдущие месяцы сумела достичь полного примирения с мамой. Все острые углы смягчились, багаж прошлого полегчал. И тому способствовал мой переход к жизни человека, не связанного с семейной идентичностью. Но когда знаешь, что человек пробудет с тобой недолго, сосредоточиваешься на своих отношениях с ним. На настоящем, а не на прошлом.

Мой друг деликатно вышел, чтобы я смогла проститься с мамой наедине.

Я сказала ей, что любила ее.

Теперь я уже знала, что делать. Свидетельство о смерти, гроб, псалмы, телефонные звонки, неожиданные приступы тоски. Я разбирала ее сумочку и нашла очки, завернутые в замшевую тряпочку. Из сиреневого дневника выпал старый листок бумаги, сложенный вчетверо: «Дорогая мамуля, спасибо тебе за коляску. Кэти так хотела коляску, и это здорово. Ты такая добрая!! Люблю тебя. Рэйч».

Службу проводил Брайс, тот же священник, который провожал Рэйч. Он начал со слов: «Я говорил Эмили, что нам нужно перестать встречаться по такому поводу». Это прозвучало смело, но в то же время слегка неловко. Собравшиеся не были уверены, что в такой день уместно упоминать о нашей двойной утрате. Но мне эти непочтительные слова понравились. Маме, наверное, тоже. И я сохранила их вместе с другими историями в нашем семейном архиве, единственным хранителем которого стала.

Папа пришел на службу со своей подружкой, которая теперь предпочитала, чтобы ее называли просто «подругой». Я подумала, не станет ли сегодняшний день началом оттепели в наших отношениях. Но выяснить это мне не удалось. Они ушли сразу же после службы, так ко мне и не подойдя.

– Его подружка сказала, что везет его домой, потому что он очень расстроен, – объяснила мамина подруга.

– Мы все расстроены. Похороны – дело такое, – резко ответила я.

Я не стала говорить о том, как больно мне было оттого, что папа не остался поговорить со мной наедине.

Впрочем, я не была особо приветлива – лишь быстро познакомила его со своим приятелем. Они мельком поздоровались и разошлись. У папы разладились отношения даже с мамой, когда ее здоровье ухудшилось и у нее не осталось сил заниматься организацией его жизни. Я поняла, что его присутствие в нашей жизни всегда поддерживалось только ею. И теперь он просто отключился от нашего мира.

Я не стала много говорить о нем на службе, решив, что это будет несправедливо по отношению к давнему маминому другу, Джону. Джон оставался с ней до самого конца и преданно дожидался в больничном коридоре, когда наступит назначенное время встречи.

«Цитаты из Сократа не помогут, когда нужно прочистить засор в туалете», – часто говорила Рэйч, сравнивая роль Джона и папы в маминой жизни. И я искренне поблагодарила Джона за его преданность и верную любовь. Только потом я поняла, что это была моя месть отцу. Мой момент Марка Антония, который восхвалял одного, чтобы осудить другого. Боль бурлит под поверхностью, ожидая момента, когда можно вырваться наружу, и вырывается, как бы ты ее ни сдерживал.

Я целиком сосредоточилась на жизни с моим другом, познакомилась с его родными, ввела его в круг своих друзей. Мне нравилось, как он умеет рассмешить Мими и Берти. «Благодари за него бога!» – твердили мои друзья. Наши отношения напоминали легкую комическую вставку в переполненную трупами шекспировскую трагедию.

Но я все еще не пережила свои утраты. Как-то на работе я упала в обморок, и коллеги отправили меня в больницу на анализы. Я уверилась, что настала моя очередь, и ждала, что мне деликатно сообщат об обнаруженной опухоли мозга. Но врачи объяснили, что мое состояние связано с пониженным кровяным давлением, постоянной тревожностью и стрессом. Я почувствовала неловкость из-за того, что пришлось заночевать в больнице всего лишь из-за своего психического состояния.

– Он на это не подписывался, – сказала я одной из подруг моего приятеля, когда мы ужинали с ней через неделю после обморока. – Сейчас у нас должен был быть период коктейлей и романтики!

В день рождения я организовала для друзей ужин, чтобы поблагодарить их за поддержку, какую они мне оказали в этот тяжелый период. И я должна была поблагодарить своего друга за его любовь. Мне казалось, что я покидаю страну медведей и, наконец-то, вступаю в страну собак – причем надолго.

«Я так рад видеть тебя в солнечном свете после всех этих гроз», – написал мне на следующий день Фрэнк.