Фан Фан - Пейзаж

— Вот спасибо вам, дядюшка Бай, — обрадовалась мать.

Сказано — сделано. Теперь Старший отсыпался днём у соседа.

Первое время всё было спокойно. А потом случилось Восьмое марта, Международный женский день, полдня выходной — так что жена Бай Лицюаня, Сестрица Чжи, внезапно оказалась днём дома. Пользуясь случаем, Сестрица Чжи решила сделать небольшую перестановку, ну а Старший вызвался помочь. Работа кипела, со Старшего градом лился пот, ну, он, недолго думая, скинул куртку. Обнажились смуглые плечи, мускулы перекатывались под загорелой кожей. Солнечные лучи, проникавшие сквозь окно, золотили блестящие от пота плечи. Пару раз он случайно задел Сестрицу Чжи, от чего её сердечко начало биться чаще. Когда они перестилали кровать, Сестрица Чжи прищемила палец доской, да так сильно, что аж вскрикнула, а из глаз хлынули слёзы. Старший тут же подлетел, схватил её палец и засунул себе в рот. Его толстый и мягкий язык облизывал пальчик.

— Это традиционный способ остановить боль, секрет предков, — пояснил он.

Сестрица Чжи безоговорочно поверила. Потом она ещё несколько раз умудрялась прищемить палец, чтобы Старший вновь и вновь прибегал к традиционному способу, секрету предков.

Сестрица Чжи была взрослее старшего на девять лет, ей уже перевалило за тридцать. Но так как она никогда не рожала, по-прежнему выглядела юной и свежей барышней. Глаза сверкали, словно чёрные жемчужины, брови изгибались полумесяцем, искоса брошенные взгляды, стыдливый румянец. Старший был молод и горяч, и его тянуло к ней как магнитом.

С того дня Сестрица Чжи каждый день отпрашивалась на полдня, чтобы побыть дома. То сказывалась больной, то в счёт отпуска, по-всякому. Раньше всех заподозрила мать. Она, хоть была неграмотна, интуицией могла соперничать с самыми выдающимися женщинами нашей страны.

— Будь осторожнее с этой лисой. Она к тебе клеится! — без обиняков заявила она сыну.

— Может, это я к ней клеюсь? — ответил он.

— Ну ты и идиот, ничем не лучше отца!

— Зато все бабы прям как ты, я погляжу!

— Что значит «прям как я»?

— То и значит: стоит мужика увидеть — всё, поплыла, только бери!

— Ты всё-таки будь с ней осторожнее, у её мужа рука тяжёлая, даром что дрищ!

— Да что ты! Круче, чем папка?

— Ты тогда всё видел, да?

— Видел. Все вы, бабы, дешёвки.

Мать громко расхохоталась в ответ.

— Да уж, малыш, из тебя выйдет толк. Ты думаешь, какой-то Бай Лицюань может крутить твоей матерью? Ты-то хоть будь поумнее!

— Я-то умнее! Я уже наверняка её обрюхатил!

— Да ладно? — радостно переспросила мать.

О том, что Старший путается с женой Бай Лицюаня, вскоре прознали все соседи. Всем мать растрепала. Она хвасталась каждому встречному-поперечному, что эта фифа, жена Бай Лицюаня, строит из себя роковую женщину, а на груди у её старшенького мурлычет, как кошка. Отец узнал уже позже, когда до него наконец дошли слухи, он сказал только: «Не думал, что мой сын дожил до того возраста, чтобы приходилось таскать рыбку с чужого стола».

Бай Лицюань узнал самым последним. Скандалить при жене побоялся, поэтому подкараулил Старшего одного около дома и начал бранить на все лады. А тот в ответ:

— Ты ещё слово мне скажешь, я пожалуюсь малышке Чжи, и она с тобой разведётся. Теперь она во всём меня слушается!

— Да ладно! То есть, если я подам на развод, ты решишь быть с ней?

— Само собой! — ответил Старший.

— Ну и пожалуйста! Комната-то моя, так что останется мне. Давай женись и приводи её жить в свой свинарник. Пусть поживёт вместе с твоим папаней, а заодно и братьями. Рассмотрят её хорошенько во всех подробностях, да заодно и полюбуются, как вы по ночам милуетесь!

Слова Бай Лицюаня словно придавили Старшего огромным булыжником. Он стал белым как мел и, казалось, вот-вот разрыдается. И не только при Бай Лицюане, который прекрасно всё понял, но, как назло, отец пришёл домой с работы, да ещё на ругань сбежалась толпа зевак. Бай Лицюань, ехидно улыбнувшись, разразился новым потоком насмешек и грязных ругательств. Старший в ответ молчал. Отец подошёл и отвесил сыну звонкую оплеуху:

— Ты что, мямля? Ответить нечем? — Потом добавил: — Нашёл чему радоваться, жене этого дурака понравился. Да это то же самое, что уличной проститутке!

Тут Старший пришёл в ярость и кинулся на отца с кулаками. Между ударами Старший орал, что такого идиота, как отец, такой мрази ещё поискать! Всю жизнь занимался чёрт-те чем, родным детям жрать нечего, надеть нечего, теснятся, как свиньи, в обшарпанном сарае в тринадцать квадратов! Зато старый пердун живёт в своё удовольствие, и ему не стыдно!

В общем, поколотили они друг друга знатно, пыль столбом стояла, зрители боялись подойти разнять. Лицо отца распухло и превратилось в один сплошной синяк, зато у Старшего были выбиты передние зубы, да ещё отец со всей дури полоснул его по плечу ножом, пришлось наложить четырнадцать швов.

На следующий день Бай Лицюань не пошёл на работу, после обеда зашёл к Старшему и с порога радостно объявил, что они с Сестрицей Чжи сходили с утра в больницу и там — раз-раз — избавились от ребёнка.

— Хоть я и хочу ребёнка, — заявил Бай, — но чужого воспитывать не буду! Старший в гневе выпучил глаза и заорал:

— Да катись ты ко всем чертям!

С тех пор Старший перестал даже замечать Сестрицу Чжи; случайно столкнувшись с ней на улице, он, скрестив руки на груди, гордо шёл мимо, не оглядываясь, а она провожала его грустным взглядом.

Старший женился только через десять лет. До этого он ни на одну женщину даже не посмотрел, ну, кроме матери и сестёр. Мать как-то решила сосватать ему кого-нибудь, так он ответил:

— Приводи, переступит порог — я её убью!

За год до свадьбы брата Сестрице Чжи на работе переехал ногу грузовик, она скончалась на месте от потери крови. Свидетели происшествия рассказывали, что она в последние минуты кричала и звала «Дагэнь!» Они-то подумали, что это её муж. А на самом деле Дагэнь — так звали Старшего.

Седьмой люто ненавидел своих старших сестёр — Дасян и Сяосян. Сколько он себя помнил, никогда с ними не разговаривал. Ещё он помнил, что как-то раз, будучи совсем маленьким, он написал в штаны и сестра Дасян в наказание изо всех сил ущипнула его ногтями за попу. Причём Дасян в подражание девочкам из богатых семей отращивала ногти и подпиливала кончики, чтобы они были острыми-острыми. Ну а Сяосян была ещё противнее. Дома она нарочно не разрешала Седьмому вставать и ходить по комнате. Она говорила, что Седьмой — пёс, родившийся в теле человека, поэтому ему положено ползать на четвереньках. Седьмой всё это сносил молча, боялся дать отпор. А потом, за ужином, Сяосян жаловалась отцу, показывая не чернющие коленки Седьмого, — мол, тот отказывается ходить как человек и назло всем ползает по полу, как собачка. Сяосян выросла похожей и на отца, и на мать одновременно. Это была бойкая, смешливая, острая на язычок, злая и жестокая девочка, отец души в ней не чаял и каждый раз безжалостно наказывал Седьмого, чтобы только её порадовать. Сяосян была старше Седьмого на два года, она родилась после близнецов — Пятого и Шестого, и получалась в семейной иерархии младшенькой, а потому вечно капризничала и задирала нос. Отец избивал Седьмого так, что тот уже еле дышал, она же сидела и хихикала, прикрыв рот ладошкой, а иногда начинала кривляться перед старшей сестрой и передразнивать Седьмого, который изо всех сил старался терпеть боль молча. Сяосян проделывала это вплоть до того дня, когда его отправили в деревню на переобучение. [12] Речь идёт об одной из первых кампаний «культурной революции» — «вверх в горы, ввысь в сёла», в рамках которой все университеты и школы страны были закрыты, а преподавателей, студентов и вчерашних школьников отправили в отдалённые районы Китая «учиться у крестьян».