Дэвид Уоллес - Короткие интервью с подонками

Хотя она и боялась, призналась личность в депрессии своей близкой и выздоравливающей подруге, до глубины души, беспрецедентно боялась того, что, как ей казалось, она видит, узнает и с чем соприкасается во время процесса скорби, последовавшего за внезапной смертью психотерапевта, которая почти четыре года была ближайшей и самой доверенной наперсницей, источником поддержки и одобрения личности в депрессии и – ни в коей мере не в обиду участницам Системы Поддержки будет сказано – ее самой лучшей подругой в мире. Потому что личность в депрессии обнаружила, призналась она по межгороду, взяв важный ежедневный Тихий перерыв [14]во время процесса скорби, затихнув, сосредоточившись и заглянув внутрь себя, что она не чувствует, не идентифицирует какие-либо реальные чувства к психотерапевту, т. е. к психотерапевту как человеку, который умер, человеку, который не покончил с собой, только по мнению кого-нибудь в невероятно сильном отрицании, а, значит, человеку, который, как заявила личность в депрессии, наверняка сам страдал от эмоциональных терзаний, изоляции и отчаяния, сравнимых или, вероятно, – хотя она, кажется, могла представить себе такую возможность только на «головном», или чисто абстрактном уровне, призналась личность в депрессии, – даже превосходящих ее собственные. Личность в депрессии поделилась с подругой тем, что самый пугающий подтекст всего этого (т. е. факта, что, даже сосредоточившись и заглянув внутрь, она почувствовала, что не может найти реальных чувств к психотерапевту как к автономному действительному человеческому существу) заключался в том, что терзающая боль и отчаяние после самоубийства психотерапевта относились только к самой личности в депрессии, т. е. к ее утрате, ее покинутости, ее скорби, ее травме, боли и первобытному инстинкту самосохранения. И – как поделилась личность в депрессии, сейчас она идет на дополнительный риск и открывает нечто более ужасное, – что эта сокрушительно пугающая совокупность откровений вместо того, чтобы пробудить чувства сострадания, сопереживания и перенаправления скорби к психотерапевту как к человеку, на самом деле – и здесь личность в депрессии терпеливо дождалась, пока у ее особо доверенной подруги закончится приступ рвоты, чтобы можно было рискнуть поделиться, – эти сокрушительно пугающие откровения, казалось, к ее ужасу, лишь пробудили и породили еще больше чувств касательно самой личности в депрессии. В этот момент беседы личность в депрессии взяла тайм-аут, чтобы торжественно поклясться дальнегородней, тяжелобольной, часто бегающей блевать, но все еще заботливой и близкой подруге, что в том, как она (т. е. личность в депрессии) сейчас связалась с ней, открылась и созналась, нет ничего токсичного или жалкого, манипулятивного, самобичующего, есть только глубокий и ни на что не похожий страх: личность в депрессии боялась за себя, точнее сказать, за «себя» – т. е. за так называемый характер, или «дух», или даже «душу», т. е. за способность к простейшему человеческому сопереживанию, состраданию и заботе, – сказала она поддерживающей подруге с нейробластомой. Она спрашивает искренне, сказала личность в депрессии, честно, отчаянно: что за человек не может почувствовать ничего – «ничего», подчеркнула она, – ни к кому, кроме себя? И, может быть, никогда не почувствует? Личность в депрессии рыдала в микрофон наушников и говорила, что прямо здесь и сейчас она бесстыдно молит свою нынешнюю самую лучшую подругу и наперсницу в мире, чтобы та (т. е. подруга с вирулентной злокачественной опухолью в мозговом слое надпочечников) поделилась беспощадно откровенным суждением, без стеснений, не сваливаясь в подбадривания, оправдания или поддержку – все равно она не поверит в их искренность. Она ей доверяет, заверила подругу она. Она решила, что сама ее жизнь, хотя и проникнутая терзаниями, отчаянием и неописуемым одиночеством, зависела в этот момент пути к истинному исцелению от разрешения – даже если придется отмести прочь гордость, защиту и умолять, добавила она, – некоторым доверенным и аккуратно отобранным участницам Системы Поддержки судить ее. Итак, сказала личность в депрессии с надрывом в голосе, теперь она умоляет единственную и самую близкую свою подругу поделиться самым сокровенным мнением о способности «характера» или «духа» личности в депрессии заботиться о других. Ей нужна обратная реакция, рыдала личность в депрессии, даже если эта реакция частично негативная, болезненная, травматическая или потенциально может стать последней эмоциональной каплей – даже, молила она, если обратная реакция основывается только на холодном интеллектуальном, или «головном», уровне объективного вербального описания; она смирится с этим, обещала она, свернувшись и дрожа чуть ли не в позе эмбриона на эргономичном кресле своего рабочего места, – и потому торопила смертельно больную подругу говорить смело, без околичностей, высказать всё: какие слова и термины вообще могут описать и оценить солипсический, самопожирающий, бесконечный эмоциональный вакуум, губку, которыми она теперь сама себе кажется? Как ей, заглянув в себя, понять и описать, что же такого она столь болезненно узнала о своей личности?

Плюс когда он покупал что-то новое или если прибирал тракторный сарай или чердак, частенько у папани оставалось что-то уже ненужное, что только место занимает и надо мусор сплавить, но это же та еще волынка – срываться до свалки или комиссионки в городе, – так что он просто звонил и размещал объявление в городской газете «Трейдинг пост», что отдаст за так. Хренотень типа дивана, или холодильника, или культиватора старого. В объявлении было: «Бесплатно, приезжайте и забирайте». Но даже так приходилось долго ждать, пока хоть одна душа позвонит, а это штука так и валялась на дорожке к дому и жутко бесила папаню, пока наконец какой-нибудь городской, а то и парочка сразу, не приезжали глянуть. И были они все такие дерганые, с лицами пустыми, как в покере, и вот водили они жалом, и тыкали ногой в эту штуку, и донимали: «Где взяли что случилось почему неймется сплавить». Качали головами, и спрашивали своих миссис, и ломались, и чуть папаню до греха не доводили, ведь он-то всего лишь хотел отдать старый культиватор за так и убрать с дороги, а теперь приходится тратить время и втюхивать этим. И однажды вот что он стал делать, если хотелось что сплавить: размещал объявление в газете «Трейдинг пост» и объявлял какую-нибудь дурацкую цену от балды, которую придумывал прямо во время разговора с «Трейдинг пост». Какую-нибудь дурацкую цену почти за так. «Старая борона с парой зубцов чутка ржавая $5», «Диван-кровать JCPenny желто-зеленая $10» и всё в таком духе. Тогда частенько народ стал позванивать в первый же день объявления в «Трейдинг пост», и приезжал из города и даже срывался откуда подальше, из других мелких городков, где тоже есть «Трейдинг пост», и люди тормозили, весь гравий с дорожки разбрасывали, и едва глядели на эту штуку, и начинали довлеть на папаню, мол, бери пять или десять баксов сразу, пока другой народ не купил, и если было что тяжелое, например диван, то я помогал грузить, и они тут же все забирали и срывались с места. И лица-то у них были другие, и лица их супружниц в грузовике, добрые все, и зубы тебе скалят, и миссис приобнимут, и папане делают ручкой, пока назад сдают. Радости полные штаны, что купили старую борону почти даром. Я спросил папаню, какой, значит, урок мы должны из этого извлечь, и он сказал, видать, горбатого могила исправит и отправил выгребать гравий из канавы, пока весь слив на хер не забился.