Виктор Казько - Бунт невостребованного праха

Вот почему Германн никогда и никому не рассказы­вал о том, как погибли его друзья, как он справлял их сороковины. Никто ему все равно никогда не поверил бы. Все ведь вокруг были атеисты, а любая мистика, а тем более что-то связанное со сверхъестественными силами, вызывали только насмешку и издевательства. Не повери­ла бы, он чувствовал это, и Надя. Она, по его мнению, была выше всех этих бабских забабонов, хотя бы пото­му, что явилась перед ним в небе.

Самолет пошел на посадку. Белой бабочкой прорвал­ся сквозь саван низколежащих облаков. Вынырнул из их рваной серой пелены, хотя та, казалось, и не хотела его отпускать, сгустками, комками и клочьями цеплялась за крылья, фюзеляж, окно иллюминатора. И было полное ощущение, что самолет скользит по вершинам осеннего голого леса, даже скрежет ветвей слышался. Но сам само­лет уже был на свободе, отринув остатки облаков, выр­вался на солнечный прогал, черной тенью заскользил над зеленой травой аэродромного поля. И опять сверху зем­ля казалась такой продуманно обустроенной, упорядо­ченной и очень надежной.

По бортовому радио объявили, что стоянка продлит­ся час. Пассажиров попросили покинуть самолет.

- О посадке сообщат дополнительно. Следите за объяв­лениями в аэропорту...

На душе Германна скребли кошки. Его уже тяготило присутствие рядом красивой попутчицы, вынужденность лететь с ней вместе и дальше. Он видел и понимал, что очень уж разные они люди, и если бы пришлось брать ее в жены, ни за что не взял бы. Потому он решил и по­рознь с ней покинуть самолет, порознь скоротать и час в аэрпорту. Но Надя неожиданно вцепилась с него, взяла за руку сразу же по выходе из самолета. Он обреченно подчинился ее руке.

- Что-то мы очень скорбно начали наше знакомство.

- Да, - скорее из необходимости, чтобы не выгля­деть совсем уж глупо, поддакнул он ей. - Невесело...

- Ну вот и согласие приходит...

Она требовательно взглянула на него, подталкивая к продолжению фразы. А у него не было желания продол­жать. Зачем? Ведь еще каких-то пару часов и все останет­ся позади, все кончится и забудется. Он уже на земле, в промежуточном аэропорту, прощался с ней. Но Надю, по всему, это не устраивало.

- Вы все же будете разговаривать со мной?

- О чем? - невольно поддался ей и улыбнулся Гер­манн.

- О чем-нибудь приятном.

- Но нету, нету у меня ничего приятного для вас... и для себя тоже.

- Почему и для себя тоже?

- Не знаю.

- Ну что же, спасибо и за это, - сказала Надя. - Вы очень искренни и непосредственны. И за это вам все прощается. А я хочу, почему-то вот очень хочу, чтобы со мной сейчас говорили, чтобы кто-нибудь меня сейчас заговорил. Грустно, тоскливо. Пойдемте выпьем кофе.

С этого кофе все и началось. У буфетных стоек аэро­порта его продавали в плохо промытых зеленоватого от­тенка граненых стаканах. И сам кофе был зеленовато-се­рым, с плавающими в нем ошметками чего-то коричневого. И они долгое время дрейфовали от буфета к буфету, об­ходя навалом лежащие на полу баулы и чемоданы, пере­ступая через ноги устроившихся здесь же их владельцев, пока не подобрались к ресторану. У зелено семафорящей вывески остановились, посмотрели друг на друга, и уже Германн подхватил Надю под руку и повлек в зал.

В баре ресторана Германн, желая быть галантным, еще раз оконфузился. Надя потребовала двойную порцию черного кофе, то же самое, следуя ее примеру, заказал и Германн. Бармен, необыкновенно гибкий и подвижный парень, минуту-другую поколдовал у кофеварки, подал две чашки. Германн, глянув на содержимое их, возму­тился:

- Мы же заказывали черный, без молока.

Бармен, приняв деньги, уже отходил, но, услышав слова Германна, незамедлительно вернулся. И так посмотрел на него, что у Германна ухнуло и оборвалось сердце. Он почувствовал, что сморозил очередную глупость, а какую - не мог понять. Бармен обливал его чисто советским официантским презрением и одновременно участием и недоумением, с сочувствием при этом обращаясь взгля­дом к Наде:

- Это не молоко, паря, - назидательно процедил он сквозь зубы, - это пена.

Надя откровенно хохотала, слушая бармена и подми­гивая ему.

- Шли бы вы все к черту со своим черным кофеем, - наконец дошло и до Германна, что за глупость сморозил он. - И ты тоже к черту, и...

- Ты просто прелесть, - Надя, чуть привстав на цыпоч­ки, вся выструнившись, закрыла ему губы кончиками уже отдающих ароматом кофе пальцев. - Ну просто прелесть...

- Тогда можно, я ему врежу? - моментально отошел Германн.

- Можно, - разрешила Надя, но тут же и запретила.

- Можно, но лучше не надо, хотя и надо. Он же офици­ант, обслуга.

- Ну тогда бутылку коньяка, паря, и побыстрее, - приказал Германн все еще наблюдавшему за ними офи­цианту.

- Бутылку - это ты зря, паря, разошелся, - сказала Надя. - А вот по соточке я с тобой за компанию, пожа­луй, тоже дерябну.

Он не поверил ей. Надя пояснила:

- Никогда в жизни коньяка еще не пила.

- А что же ты до того пила?

- Спирт и вино. Но больше спирт, - невинно при­зналась Надя, - а коньяк как-то не выпадало.

- Тогда бутылку, и самого лучшего, отборного.

- Лучший у нас "Наполеон", французский, с нацен­кой, сто двадцать рублей...

- Заверните, - сказал Германн.

- Что? - не понял бармен, на всякий случай отодви­гаясь от Германна.

- Он шутит, - успокоила бармена Надя. - Два по сто "Наполеона".

- И лимончик сверху с сахарком, - все же вставил свои двадцать копеек Германн.

Коньяк "Наполеон" Германн пил тоже впервые. "Си­бирская язва" - пятидесятишестиградусная водка, осо­бенно если иметь в виду цену, куда приятнее и целитель­нее. Германн, хватив залпом свои сто граммов "Наполеона", еле отдышался.

- Не хмелите меня с утра, - посмеивалась над ним Надя, деланно помахивая ладонью у рта.

- Да, после "Наполеона" хочется говорить по-русски, - вторил ей Германн.- Только приятное, только приятное...

Но приятному разговору у них в тот день не суждено было состояться. Так уж распорядилась судьба. Вцепи­лась в них мертвой хваткой раскаленно прописанного свыше, где-то, видимо, сетуя и негодуя, что они все вре­мя ускользают от ее объятий, ломают, крушат предна­чертанное роком. И сейчас здесь, в баре ресторана, под коньяк и черный кофе все пошло, как предсказывал Гер­манн, опять же по-русски, поворотилось и обернулось чисто русским вопросом, неизбежным даже в присутствии милых дам. И сам "Наполеон" оказался бессилен, не смог им помочь, молодым, здоровым и даже слегка охмелен­ным.

- Кто же все-таки виноват?..

Виноват в данном случае был Германн, он все еще не мог отойти от своих самолетных воспоминаний о том, как погибли его друзья. И эта горькая память обостри­лась после выпитой стопки коньяка. Видимо, то же про­изошло и с Надей, потому что она тут же подхватила его вопрос, как теннисный шарик, и отбросила, швырнула его в лицо Германну, слегка только по-женски, как во­дится, переиначив: