Виктория Хислоп - Возвращение

– Эльвира, – сказала Конча. – Думаю, тут не обошлось без нее.

– Эльвира?

– Эльвира Дельгадо. Ты должен ее помнить. Жена матадора. – Конча замялась.

Пабло, похоже, многое забыл: не помнил столько подробностей из своей жизни до ареста! За последние сутки она не раз замечала отсутствующий вид мужа, и это ее встревожило. Казалось, будто какая-то его часть так и осталась в тюремной камере и в Гранаду он вернулся не весь.

Конча невозмутимо продолжила:

– Она была любовницей Игнасио. Наверное, воспользовалась своим влиянием и убедила мужа походатайствовать за тебя. Никакого другого объяснения найти не могу.

Ее муж, по-видимому, задумался. Пабло совершенно не помнил женщину, про которую говорила Конча.

– Ладно, – наконец заключил он, – наверное, не так и важно, почему и как это произошло.

Конча оказалась права. Благодарить за освобождение Пабло нужно было Эльвиру Дельгадо, вот только о том, чтобы сделать это, и речи идти не могло. Любой намек на ее вмешательство бросил бы тень и на нее, и на Рамиресов. Много месяцев спустя Конча разминулась с Эльвирой на Пласа-де-ла-Тринидад. Конча узнала ее по снимкам, мелькавшим в «Эль Идеаль», но, даже если бы она не выхватила среди прохожих знакомое лицо, эффектная красавица в красном, пошитом на заказ пальто, щедро отороченном мехом, все равно приковала бы к себе ее взгляд. Прохожие оборачивались ей вслед. Полные губы женщины были накрашены алой помадой в тон ее наряду, а черные волосы, собранные высоко на затылке, не уступали по блеску меху норки, украшавшему ее воротник.

Эльвира подходила все ближе, и сердце Кончи учащенно забилось. Ей, как матери, было странно столкнуться с чувственностью, пленившей ее сына, и признать за ней силу. «Неудивительно, что он пренебрегал опасностью, чтобы только быть с ней», – думала Конча, приблизившись настолько, что смогла отметить ее идеально гладкую кожу и уловить аромат ее духов. Ее так и тянуло заговорить с ней, но походка молодой женщины была целеустремленной и уж очень решительной. Смотрела Эльвира строго перед собой. Было непохоже, чтобы она благожелательно отнеслась к попытке заговорить с ней на улице. При мысли о своем красавце-сыне Конча почувствовала, как в горле у нее встал огромный ком.

Пабло мало что рассказал Конче о своем пребывании в тюрьме. Да это было и не нужно. Она и так могла себе представить, что он пережил, по морщинам на его лице и рубцам на спине. Вся история его душевных и физических страданий целиком была вытравлена на его теле.

Он не распространялся о пережитом в тюрьме не только потому, что хотел оставить в прошлом те четыре ужасные года. Пабло также верил, что чем меньше он расскажет жене, тем меньше она будет думать о том, через что, наверное, пришлось пройти перед смертью Эмилио. Тюремные стражники изобретательны в своей жестокости, и он знал, что сильнее всего они измываются над гомосексуалистами. Не стоит ей вообще над этим задумываться.

Больше всего на свете теперь Пабло ненавидел колокольный звон.

– Этот звук, – стонал он, обхватив голову руками. – Хоть бы их уже наконец сняли.

– Но это же церковные колокола, Пабло. Они уже кучу лет там провисели и еще, поди, не один год провисят.

– Да, но какие-то церкви все же сожгли, разве нет? И почему только не эту?

В расположенной неподалеку церкви Святой Анны они венчались, а двое их старших сыновей приняли первое причастие. С этим местом были связаны счастливые и важные воспоминания, сейчас же оно вызывало у него стойкую неприязнь. В тюрьме пытки заключенных происходили с молчаливого согласия священника, что делало его соучастником злодейств, творимых стражниками. Злорадное, циничное предложение этого человека соборовать приговоренных к смертной казни сделало его самым презираемым существом во всей тюрьме. Теперь Пабло ненавидел все, что имело отношение к католической церкви.

В последней своей тюрьме, где он провел целый год, его камера находилась в тени колокольни. Ночь за ночью в начале каждого часа раздавался колокольный звон, лишая его драгоценных минут и так короткого сна, чтобы напомнить о неумолимом течении времени.

Каждое утро, просыпаясь и видя рядом Пабло, Конча ощущала радость. Его присутствие служило для нее постоянным источником изумления и восторга. За последующие несколько месяцев он на ее глазах набрался сил и приободрился.

Где-то через месяц после возвращения Пабло пришло письмо. Оно было кратким и очень сдержанным.

Дорогая мама!

Я перебрался в другую область Испании, моей славной patria. У меня не будет возможности повидаться с тобой, поскольку я занят в особом начинании каудильо, помогаю заново отстраивать нашу страну. Я сейчас в Куэльгамурос. Как только получу разрешение, обязательно тебя приглашу.

Твой любящий сын,

Антонио

– Ну и что это значит? – спросила Конча. – Что это на самом деле значит?

Немногословность и формальность изложения явно указывали на то, что Антонио что-то скрывает. Он не мог всерьез назвать Франко каудильо или «великим лидером». Антонио никогда бы по доброй воле не выказал столь одобрительного отношения к диктатору, только по принуждению. По всему было видно: автор знал, что его письмо подвергнут цензуре.

Пабло теперь и сам его прочитал. Странно, но сын ни единым словом о нем не упомянул. Как будто его и не было больше на свете.

– Он не спрашивает о тебе, поскольку думает, что ты все еще сидишь, – объяснила Конча. – Так безопаснее. Лучше не привлекать внимания к тому, что у тебя родственники в тюрьме…

– Знаю. Ты права. Они бы ухватились за это, чтобы вволю над ним поиздеваться.

Они еще немного поломали голову над тем, что могло быть спрятано между строк. Интересно, что имелось в виду под «особым начинанием»? Все, что они надумали, так это то, что их сын попал в трудовой лагерь и стал одним из сотен тысяч, вынужденных гнуть спину на благо нового тиранического режима Испании.

– Если он работает, они хотя бы не станут его убивать, – сказала Конча, ради мужа стараясь, чтобы в голосе не послышалось и тени уныния.

– Что ж, поживем – увидим. Может, он скоро опять напишет и расскажет побольше.

Они оба сделали вид, что их животы ничуть не крутило от тревоги, и сели писать ответ.

Антонио захватила радость, когда он получил конверт с маркой из Гранады. Когда сын прочел, что отца освободили из тюрьмы, на его глаза навернулись слезы, а когда дошел до предложения, в котором мать обещала его навестить, подумал, что сердце его того и гляди лопнет. Рабочим в Куэльгамурос разрешались посещения, и некоторые семьи даже перебирались жить поближе к лагерю. У Кончи подготовка такой поездки могла занять несколько месяцев, но сама мысль о ее приезде согревала их всех.