Виктория Хислоп - Возвращение

Какое-то время самым отчаянным проявлением их непокорности был отказ петь патриотические песни нового режима, ну или переговаривание во время проповедей, которые их обязывали выслушивать во внутреннем дворе. Наказать могли даже за это. Надзирателям годился любой предлог, чтобы пустить в ход свои утяжеленные хлысты.

Самым страшным из того, что им приходилось переживать за весь день, было, когда зачитывали saca [80] – выкрикивали имена тех, кого завтра должны будут расстрелять. Однажды на рассвете огласили список длиннее обычного. Фамилий было не с дюжину, а гораздо, гораздо больше. Сотни. Стоя там в промозглом холоде раннего утра, Антонио почувствовал, как в его жилах стынет кровь.

Ровно как разум выхватывает из толпы знакомое лицо, так и Антонио расслышал собственное имя среди остальных, сливавшихся в почти неразборчивый гул. После бесконечных Хуанов и Хосе слова «Антонио Рамирес» резанули ухо.

Когда список дочитали до конца, воцарилась тишина.

– Все, кого назвали, – строиться! – рявкнула команда.

Потребовалось несколько минут, чтобы все названные вышли вперед и выстроились в линию. Без каких бы то ни было дальнейших объяснений их всем скопом повели к воротам тюрьмы. В воздухе повисла кисловатая вонь от взопревших в своих грязных рубашках мужчин. Это был запах страха. «Они что, действительно всех нас убьют?» – недоумевал Антонио, едва переставляя трясущиеся от ужаса ноги. Времени для прощаний не было. Взамен те из них, кто успел сдружиться за долгое время совместного заключения, переглянулись украдкой. Остававшиеся смотрели на уходящих с жалостью, но всех их объединяла общая решимость не выказать перед фашистами страха. Это доставило бы тем слишком много удовольствия.

Антонио оказался среди тех, кого вывели строем из тюрьмы и направили в сторону города. Узников нередко переводили из одного места заключения в другое, но чтобы вот в таких количествах – это было необычно. Когда они все большой толпой подошли к вокзалу, им было приказано остановиться. Он понял, что их куда-то отправляют.

Потянулись долгие часы, наполненные перестуком колес.

– Чувствуешь себя как в ящике, – пробормотал кто-то.

– Хорошо хоть крышкой сверху не прикрыли, – отозвался другой.

– Как-то на них не похоже, – язвительно заметил третий.

Пусть их и везли в новое место, обращались с ними по-прежнему. В каждой клетке, трясущейся по рельсам на юг, стояло более сотни мужчин. Одни цеплялись за прутья, вглядываясь сквозь прорези решеток в меняющийся пейзаж, который понемногу становился все более равнинным. Другие, зажатые в середине, видели только небо.

Их несколько часов хлестало дождем, но тучи наконец рассеялись, и по положению солнца Антонио определил, что они движутся на юго-запад. После многих часов в пути поезд с грохотом затормозил и двери их клеток открылись. Они, спотыкаясь, высыпали на твердую пыльную землю, многие с облегчением вытянули уставшие ноги.

Их охраняла группа вооруженных солдат с ружьями на изготовку, только и ждущих повода пустить их в ход. Даже если бы они хотели сбежать, окружающий рельеф этому совершенно не способствовал. С одной стороны от них располагалось несколько скалистых образований – там вышли на поверхность горные породы, а с другой – вообще ничего. Бежать было некуда. Любого попытавшегося одарили бы пулей в спину.

С нескрываемым презрением в скопление заключенных бросили несколько кусков хлеба, на который они набросились, как стая рыб, рвали и выхватывали его друг у друга, растеряв последние остатки своего достоинства.

Антонио наблюдал за тем, как к одному куску хлеба тянулась дюжина человек, и его воротило от вида собственной руки, исхудавшей, с грязными ногтями, пытающейся выдернуть корку из чьих-то пальцев. Их опустили до животного уровня, вынудив обернуться вот так друг против друга.

Затем их снова загрузили в поезд, который протрясся по рельсам еще не один час, прежде чем, дернувшись, не остановился. Заключенные тут же заволновались.

– Где мы? – выкрикнул голос из середины.

– Что там видно? – поддержал его другой. – Что происходит?

Но это был еще не конечный пункт их путешествия. Антонио снова вывалился из клетки и увидел дюжину ожидающих их грузовиков. Заключенным приказали забраться в кузов.

Набившихся точно сельди в бочке людей кренило из стороны в сторону: грузовики переваливались с боку на бок на ухабистой дороге. Где-то через час раздался скрежет трансмиссии, резко сработали тормоза. Всех качнуло вперед. Двери открылись, потом захлопнулись, засовы задвинулись, послышались крики, команды, какие-то препирательства. Поджилки опять затряслись от страха. Бог знает, куда их завезли, хотя Антонио показалось, что где-то вдалеке вырисовываются городские окраины.

Мужчины зашептались.

– Вроде странно было бы притащить нас сюда, чтобы просто прикончить, – размышлял заключенный, к которому Антонио оказался плотно, лицом к лицу, прижат на протяжении последних четырех часов. Из его рта воняло так, что Антонио едва не задохнулся. Он знал, что у него самого дыхание было далеко не свежим, но от зловония, которое источали гнилые беззубые десны старого солдата, в буквальном смысле тянуло рвать.

Антонио уже хотел было ответить, но его опередили:

– Думаю, они бы с нами уже разделались, если бы таков был их план.

– Не будь так в этом уверен, – мрачно заметил кто-то еще.

Спор продолжался, пока на них не гаркнул один из солдат. Им было приказано пройти по тропе, отходящей от дороги, и вскоре они увидели, куда именно их привезли. Перед ними показался ряд бараков. Многих захлестнула волна облегчения: они разрыдались, осознав, что жизнь их сегодня не оборвется.

Когда заключенных выстроили в несколько шеренг на клочке земли перед бараком, к ним обратился капитан, из всего лица которого можно было разглядеть только жесткий рот и острые скулы. Антонио разозлило, что глаза капитана оставались скрытыми козырьком фуражки. Толпа молчала, замерев в ожидании. Они впервые за долгое время ощутили надежду, увидев, как раскрылись тонкие губы нового начальника.

– Благодаря великодушию нашего славного генерала Франко вы получаете незаслуженный подарок, – сказал он. – Сегодня вам дается еще один шанс.

В толпе прокатился облегченный ропот. Тон его речи вызвал у Антонио чувство гадливости, а вот ее содержание воодушевляло. Капитан продолжил. Ему нужно было передать послание, и он не собирался ни на что отвлекаться.

– Вы, несомненно, слышали о том, что был принят закон, позволяющий отбыть наказание в виде исправительных работ. Два дня работ засчитываются вам как один день тюремного заключения. Такие ничтожества, как некоторые из здесь присутствующих, не заслуживают такой щедрости, но таково постановление генералиссимуса.