Виктория Хислоп - Возвращение

К концу булерии , веселого танца, который казался здесь таким инородным, сквозь толпу протиснулся вперед чумазый, сопливый мальчонка.

– Мама! Мама! – хныкал он, пока байлаора не подхватила его на руки и не исчезла в одной из дальних палаток, снова вспомнив, кто она и где находится.

Прошло несколько недель, и французы объявили программу переустройства. Новая цель вызвала всплеск деятельности. Крепким мужчинам, таким как Антонио и Виктор, было поручено разобрать убогий палаточный городок и начать строительство деревянных хижин, один аккуратный ряд за другим. Физическая работа совершенно их поглотила, однако она же растревожила душу. Даже сжигание старых ковров, некоторые из которых беженцы протащили на себе через горы и под которыми теперь ютились, стало болезненным расставанием с прошлым. Новые бараккас , может, и лучше защитят от непогоды, но веяло от них каким-то тягостным ощущением постоянства.

– Выходит, это теперь наш дом, так? – бурчали многие.

Они воспринимали этот лагерь как свое временное пристанище, место, где задержатся, пока не найдется что-то более подходящее. А тут вдруг все стало выглядеть так, словно они могут остаться здесь навсегда.

– Мы не ссыльные, мы заключенные, – решительно провозгласил Виктор. – Надо выбираться отсюда.

– Уверен, они скоро разберутся, что с нами делать, – заверил его Антонио, хотя сам был полностью с ним согласен.

– Но нельзя же и дальше делать вид, будто мы нашли здесь какую-то тихую, уютную гавань! – не унимался Виктор, в котором упрямо бурлила присущая юности воинственная горячность. – Разве нам не стоит попытаться вернуться в Испанию? Господи, мы же здесь просто просиживаем штаны за картами да слушаем стихи Мачадо! [78] Антонио Мачадо-и-Руис (1875–1939) – испанский поэт; во время гражданской войны оставался верен Республике.

Виктор был прав. Они были узниками этой тюрьмы под открытым небом. В тот момент единственным способом выбраться оттуда было наняться в рабочий отряд. Мужчин загоняли в грузовики для перевозки животных и увозили за много миль в неизвестном направлении, там их осматривали, как скот, оценивая крепость, и сдавали внаем, где их использовали на тяжелых физических работах, например ремонте автомобильных и железных дорог или обработке земли. Это едва ли можно было считать свободой. Скорее походило на рабство.

Как и многие из тех, у кого имелся военный опыт, Антонио прикинул, что если останется в лагере, то у него с большей вероятностью получится вернуться обратно через горы и продолжить борьбу с Франко. К тому же он чувствовал, что не может бросить обучать группку малышни: они собирались каждый день поглазеть на то, как он выводит на песке разные буквы. Антонио был готов на что угодно, лишь бы не оказаться в сотнях километрах от лагеря в незнакомой французской деревушке, ходящим в бесплатных батраках у неприязненно настроенных людей, которые едва терпели его присутствие в своей стране, и не более того.

Антонио и так жалел о том, что несколько недель назад покинул Испанию. Убегая из Барселоны, он увязался за направлявшейся на север толпой. И с тех пор не находил себе места. Может, лучше было повернуть на юг, в сторону Мадрида? То, что представлялось сначала страховочным тросом, обернулось петлей аркана, которая хорошенько на нем затянулась.

Многих ополченцев не оставляла вера в то, что, пока Мадрид стоит, не все еще потеряно, и потому им нужно быть там, чтобы защитить то, что еще уцелело. Для некоторых выжить значило смириться. Они начали встречать восход солнца, чтобы насладиться скоротечным, но впечатляющим своей красотой мгновением, когда можно было бросить взгляд на ту сторону и увидеть, как сквозь туман проступают очертания родины. Она казалась такой близкой, будто до нее можно было дотянуться рукой.

Беженцы на несколько месяцев погрузились в ощущение безопасности, которое создавал устоявшийся режим и заведенный порядок действий, с ними было легче понять, чем занят их день. Они давали названия улиц рядам бараккас и даже названия гостиниц самим хижинам. Так они старались превратить свое существование в нечто достойное называться жизнью.

Некоторые находили смысл в бунтарских выходках и мелких провокациях – к примеру, слепили из песка бюст Франко и облили его сиропом, чтобы привлечь мух. Одним из зачинщиков этой эскапады был Виктор, и его вызывающее поведение не осталось незамеченным. Охранники знали, что он был среди нарушителей спокойствия, и ждали, когда он снова позволит себе лишнее. Однажды Виктор поздновато встал в очередь за обедом, и одного этого оказалось достаточно. Той же ночью его закопали по шею прямо в песок. Тот забивался в глаза, уши и ноздри, и парень едва не задохнулся. Даже охранник сжалился над ним и в три часа ночи неловко поднес к его губам чашку воды.

Антонио выхаживал Виктора после того, как тот на заплетающихся ногах добрался до хижины. Парень был в полупомешанном состоянии, обезумев от жажды и ярости. Ненависть к конвоирам распирала его изнутри,

– Попробуй подумать о чем-нибудь другом, – спокойно посоветовал Антонио, сидя у него в ногах. – Им твоя злость только в радость. Прибереги ее на потом.

Сказать легко, но испытанное издевательство вызвало в этом пылком юноше глубокую ненависть.

По весне, когда на поголубевшем небосклоне солнце стало показываться целиком, серые пески обернулись золотыми, а в море отражалось теперь ясное небо. Только сейчас люди вспомнили, что раньше любили пляжи. Когда-то они были местом для приятного времяпрепровождения, а в волнах прибоя плескались дети; этот же берег обратился в насмешку над их счастливыми воспоминаниями.

Но весна принесла с собой и самый черный день. Пришли новости, что националисты вошли в Мадрид. То, что многие месяцы казалось неотвратимым, наконец произошло. 1 апреля 1939 года Франко объявил о своей победе. И получил поздравительную телеграмму от папы римского.

В Гранаде франкисты устроили пышное празднование с размахиванием флагами. Конча опустила ставни, заперла дверь кафе и уединилась в своей квартире наверху. Ей было бы невыносимо видеть радость и ликование на лицах жителей Гранады, которые в подавляющем большинстве выступали за правых. Она вышла два дня спустя и посмотрела в окно на новую, недружественную ей страну. Страну, видеть которую у нее не было ни малейшего желания.

Многим беженцам пришлось взглянуть правде в глаза: возвращаться в Испанию было рискованно. Временное отступление превратится теперь в настоящее изгнание. Те, кто сражался против Франко, не могли рассчитывать на помилование, и решившие вернуться ополченцы нисколько не сомневались, что, едва они ступят на родную землю, им будет грозить арест. Сообщалось о массовых расстрелах врагов Франко. Безопаснее всего было эмигрировать.