Виктория Хислоп - Возвращение

Пока Мигель был занят, Соня встала и с нарочито невозмутимым видом прошла к фотографиям на стене. Все они висели на своих местах, там, где и прежде, – гордый матадор и рядом с ним танцовщица. Соня подошла ближе и всмотрелась девушке в глаза. Нет, она не могла быть полностью уверена. Чертами лица она напоминала женщину с той фотографии, что Соня припрятала в бумажнике, но близнецами они не выглядели. И платье на ее снимке казалось схожим с нарядами на фотографиях в рамках, но лишь отчасти.

Сзади подошел Мигель и передал ей чашку кофе.

– Нравятся вам эти фотографии, да? – спросил он.

Соня замешкалась. «Нравятся» не годилось, чтобы описать тот отклик, который они у нее вызывали, но и сказать правду Мигелю было никак нельзя. Уж больно невероятно бы она прозвучала.

– Я очарована ими, – сказала она. – Это же настоящие свидетели истории.

– Так и есть, – согласился Мигель.

– Может, оттого, что они черно-белые, – торопливо добавила Соня, – они и кажутся сувенирами из далекого прошлого. Их совершенно точно не могли сделать на прошлой неделе, так ведь?

– Все верно, не могли. На них застыло время, – отозвался Мигель. – Совершенно особый момент в истории.

Его замечание прозвучало столь глубокомысленно, что Соня почувствовала: фотографии значили для Мигеля не меньше, чем для нее. Она не могла оборвать разговор.

– Тогда уж, – обронила Соня небрежно, стараясь не выдать своего жгучего интереса, – расскажите мне, как изменилась Гранада.

Сидя за стойкой, она взяла из стеклянной чаши тоненький пакетик с сахаром и высыпала его в кофе. Мигель протирал бокалы и выстраивал их аккуратными рядами.

– Ко мне бар перешел в пятидесятых, – начал он. – Тогда в нем царило совершенное запустение, но в конце двадцатых – начале тридцатых он был популярным в городе местом встреч. Сюда заглядывали все – от работяг до университетских преподавателей. По гостям никто не ходил; все встречались в барах и кафе. В те времена туристов толком и не было, может, забредал какой лихой англичанин, наслушавшийся рассказов об Альгамбре.

– Вас послушать, прямо золотой век, – заметила Соня.

– Он и был, – сказал он, – во всей стране.

Тут Соня заметила фотографию, висящую в конце.

– Они похожи на куклуксклановцев! – воскликнула она. – Настоящая жуть!

На снимке была изображена группа из нескольких десятков человек, облаченных в белые одеяния с маленькими круглыми прорезями для глаз, в остроконечных, похожих на ведьминские шляпы наголовниках. Они торжественно вышагивали по улице, некоторые из них участвовали в несении креста.

– Это обычное для Страстной недели шествие, – пояснил Мигель, складывая на груди руки.

– Очень зрелищно, – сказала Соня.

– Именно так. Не хуже, чем в театре. Нынче развлечений навалом, но в те времена выбор у нас был небогатый, и мы эти шествия обожали. Я до сих пор их люблю. Каждый день на последней неделе перед Пасхой по городу носят эти громадные фигуры Девы Марии и Христа. Вы когда-нибудь бывали в Испании во время Страстной недели?

– Нет, не довелось, – призналась Соня.

– Задержитесь на несколько недель. Если вы никогда еще не видели пасос [31] Шествие (исп.). , получите незабываемые впечатления!

– Идея чудесная, – сказала Соня, – но на Пасху придется приехать как-нибудь в другой раз.

– Эти платформы со скульптурными композициями огромны, и, чтобы пронести по улицам хотя бы одну, требуется не менее дюжины мужчин. Их сопровождают другие члены церковного братства и оркестр.

Соня всмотрелась в фотографию.

– « Семана Санта , тысяча девятьсот тридцать первый год», – прочла она вслух. – Это был какой-то особенный год?

Старик помолчал.

– Да. В тот год сразу после Пасхи король отрекся от престола и наша страна избавилась от диктатуры монархии. Провозгласили Вторую республику.

– Похоже, знаменательное было событие, – заметила Соня, сейчас более чем когда-либо смущенная тем, как мало знает об истории Испании. – Много крови пролилось?

– Нет, – ответил Мигель. – Все прошло бескровно. До этого страну сильно лихорадило, но для большинства Вторая республика ознаменовала собой новое начало. Ей предшествовало восемь лет диктатуры Мигеля Примо де Риверы, при которой у нас все еще сохранялась монархия. Худший строй из возможных. Большинство, простой люд, при диктатуре ничего хорошего не видело. Все, что помню я сам, так это то, как мои родители жаловались на некоторые из принятых законов, таких как запрет собраний и раннее закрытие кафе.

– Представляю, какие это были непопулярные меры!

Вообразить Испанию без круглосуточно работающих баров и кафе было непросто.

– Так или иначе, – продолжал Мигель, – при диктатуре никто для бедняков и пальцем не пошевелил, поэтому, когда король Альфонсо Тринадцатый отрекся от престола и была учреждена Республика, миллионы людей были уверены, что жизнь их изменится к лучшему. Гуляли в тот день с размахом, в барах и кафе было не протолкнуться.

В голосе Мигеля звучало столько воодушевления, словно описываемые события происходили не ранее чем вчера, – такими яркими были его воспоминания.

Соне подумалось, что то, как он говорит об этом, было сродни поэзии.

– Невероятное время, – вспоминал Мигель. – Все, казалось, так и дышит надеждой. Даже в свои шестнадцать я чувствовал это. Мы вдыхали свежий воздух демократии: отныне гораздо больше людей смогут повлиять на то, как будут управлять страной. Власть землевладельцев, обрекавших миллионы крестьян на нищенскую жизнь, наконец-то ограничат.

– Поверить не могу, что подобные вещи все еще происходили в тридцатые годы прошлого века! – воскликнула Соня. – Звучит так допотопно – крестьяне… землевладельцы!

– Хорошее вы слово подобрали, – сказал Мигель. – Допотопно.

Он щедро плеснул бренди в два бокала, объяснив, что всегда пропускает бокальчик в конце дня и будет только рад компании.

– Одно помню необыкновенно живо: складывалось ощущение, что все вокруг улыбаются. Столько было счастья на лицах!

– Почему вам в память врезалось именно это?

– Думаю, люди пережили немало изнурительных тягот и волнений. Детьми мы, наверное, просто принимали существующий порядок вещей как должный, но, сдается мне, родители наши натерпелись в свое время.

Мигель глянул на часы и не сдержал удивления.

– Прошу прощения, – извинился он. – Я совершенно забыл о времени. Мне пора закрываться. Мне и впрямь пора закрываться.

Соня почувствовала, как в ней нарастает паника. Что, если она уже упустила момент, когда можно было расспросить о снимках на стене поподробней, и теперь ей никогда больше не представится возможность разрешить свои мучительные сомнения относительно фотографии, спрятанной у нее в сумочке? Она выпалила первое, что пришло в голову, надо было сказать хоть что-то, чтобы задержать старика еще ненадолго.