Виктория Хислоп - Возвращение

– Хавьера, – решительно подтвердила Конча, как будто могли быть какие-то сомнения относительно того, кого она имела в виду. – Ты должна попробовать отыскать его. У меня есть подозрения, что он тебя дожидается.

Мерседес мигом собралась. Несколько минут, и она уже была готова к выходу. Ее страстное желание снова увидеть Хавьера пересилило все колебания относительно того, разумно ли пускаться в путь в одиночку. Наверху, в своей комнате, схватила пальто и шарф. Сунула фотографию своего токаора в сумку и в последний момент заметила танцевальные туфли, едва выглядывающие из-под кровати. «Куда я без них?» – подумала она, нагибаясь за ними. После того как она найдет Хавьера, они ей, вернее всего, понадобятся.

Когда Мерседес спустилась, Конча заканчивала убирать в баре.

– Послушай, знаю, твой отец не одобрил бы того, что я тебя отпускаю… да я и не уверена, что правильно поступаю…

– Только не передумай, пожалуйста, – взмолилась Мерседес. – Я скоро вернусь. Просто… пожелай мне удачи.

Конча сглотнула комок в горле. Не надо было показывать Мерседес своих переживаний. Она порывисто обняла ее, дала немного денег, большой кусок хлеба и сыра, завернутого в вощеную бумагу. Конча знала, что дочь сегодня еще не ела. Ни одна из них не могла заставить себя попрощаться первой.

Когда колокола на соседней церкви Санта-Ана отбивали двенадцать, Мерседес выскочила из кафе.

Конча продолжила заниматься своими делами. Пусть думают, что все идет как обычно.

Сеньора Рамирес была настолько поглощена ежедневными заботами, стараясь удерживать кафе на плаву, что перестала замечать, когда приходит и уходит Антонио. На нее столько всего свалилось; ее первенец казался одним из немногих, о ком ей можно было не волноваться. Школа снова работала, и Конча полагала, что он задерживается допоздна там, готовится к занятиям. На самом деле все свое свободное время ее сын проводил с Сальвадором и Франсиско, с которыми тесно дружил с самого детства.

Для Эль Мудо окружавшая его тишина никогда не подразумевала одиночества. Выразительные глаза и правильные черты лица этого юноши привлекали к нему людей. Девушки, оказавшиеся в его объятиях, никогда не оставались разочарованными его ласками, а глухота и немота только добавляли ему чуткости к уже заложенному природой нежному и внимательному отношению к женским потребностям. Особое обожание дам он заслужил тем, что, когда те покидали его спальню, в их ушах не отдавались эхом признания в любви, а в душах не теплилось тщетных надежд после жаркой ночи. Двое друзей пребывали в благоговейном восхищении от его успехов среди слабого пола.

Часто случалось, что объектом любопытства становилась вся троица сразу. Посторонние завороженно наблюдали за их порой бурной жестикуляцией. Большей частью думая, что ни слышать, ни говорить не могут все трое, они находили ребят занятными, вроде актеров пантомимы, и проникались интересом к безмолвному миру, в котором они обитали. Для местных же вид Антонио, Франсиско и Сальвадора, сотрясающихся в углу кафе в приступе беззвучного смеха, стал обычной приметой будничной жизни. Когда юношей было только двое, они всегда играли в шахматы.

Чаще всего друзья встречались в том же кафе, где еще совсем мальчишками вместе ели мороженое и где выросли с верой в схожие идеалы. Общие социалистические убеждения связали их еще сильнее. Они свято хранили скрепленную кровью клятву преданности, которую дали друг другу, когда им было по восемь лет, а для всех троих социализм был единственным возможным путем к справедливому обществу. Они знали некоторых живущих в городе радикалов, адвокатов левого толка и кое-каких политиков и взяли за привычку захаживать в бары, где те часто бывали. Друзья старались держаться поближе к любой компании, в которой обсуждалась политика.

В тот вечер они снова перетирали свои старые темы, в сотый раз обсуждая, что происходит в Гранаде, где до сих пор продолжались выборочные аресты сторонников Республики. Вдруг Сальвадор жестом показал друзьям – мол, стоит поостеречься двух мужчин в углу бара. Будучи глухим, он мог считывать больше других по самому незначительному изменению в выражении лица, отчего некоторые подозревали его в сверхъестественной способности к чтению чужих мыслей. В действительности он делал то, что было под силу любому: подмечал малейшие нюансы мимики и научился улавливать даже намек на беспокойство. И никогда не ошибался.

– Будьте осторожны, – жестикулировал он. – Не все здесь разделяют наши взгляды.

Обыкновенно они могли общаться так, словно рядом не было посторонних, но временами Сальвадор ощущал направленный на них пристальный неприязненный взгляд, как, например, сейчас. Если уж на то пошло, он был не единственным сордомудо [62]в Гранаде, языком жестов могли владеть и другие.

– Пошли, – сказал Антонио.

Им придется продолжить строительство планов где-нибудь в другом месте. Все трое встали и, подсунув под пепельницу несколько песет за пиво, вышли.

Уже через несколько минут они вернулись в квартиру Сальвадора. Даже самый решительно настроенный любитель подслушивать, прижав ухо к тяжелой двери, вряд ли разобрал бы что-то, кроме случайного шороха. На данный момент Сальвадор жил один. Его мать и бабушка, когда случился путч, гостили у тетки на ферме, кортихо , и так до сих пор и не вернулись. Отец Сальвадора умер, когда тому было одиннадцать.

Хозяин убрал со стола всякие чашки и тарелки, и друзья расселись по местам. Сальвадор поставил на газовую плиту кастрюльку с водой и отыскал маленький мешочек с кофе. Франсиско уже приспособил одну из грязных тарелок под пепельницу, и дым кольцами вился к потолку, цепляясь за желтеющие стены.

Они собрались за столом, чтобы вместе обсудить свои планы, но испытывали сейчас чувство неловкости, и не только из-за соседа, сухолицего счетовода, который через приоткрытую дверь испытующе поглядел на них, когда они проходили мимо его квартиры, – в них тлело недовольство друг другом. Пора было поговорить начистоту.

Как и все, кто находился в оппозиции к Франко, трое друзей смирились с тем, что никаких ма– ло-мальски действенных средств, чтобы оказать сопротивление военному перевороту в Гранаде, у них и в помине не имелось. Националистические войска здесь, в вотчине консерваторов, встретили практически с распростертыми объятиями, и сейчас уже поздно было что-то предпринимать по этому поводу – показать себя врагом нового режима было равносильно самоубийству.

Хотя Гранада целиком и полностью находилась в руках франкистов, это вовсе не означало, что противники альсамьенто – восстания – сидели сложа руки. Франсиско уж точно не бездействовал. Теперь он знал, что обвинения против его отца и брата сводились лишь к их владению профсоюзными билетами, и не терял времени, стараясь отомстить за их смерть. Как – значения не имело. Все, чего он жаждал, так это вдохнуть кисловатый аромат пролитой националистской крови. Хотя саму Гранаду фашисты держали железной хваткой, их власть на прилегающих сельских территориях все еще была неустойчивой. Франсиско стал участником кампании по Сопротивлению и подрывной работе. В некоторых местах с жандармскими гарнизонами, предавшими Республику, справились легко, и как только эту помеху устранили, появилось множество молодых людей, таких как Франсиско, переполненных гневом и готовых излить его на поддерживающих Франко землевладельцев и священников.