Виктория Хислоп - Возвращение

После этого он прорявкал целый список, на каждый пункт из которого нужно было отвечать правдиво и без промедлений: род занятий отца, его вероисповедание, партийная принадлежность. Мария отвечала честно. Врать сейчас, похоже, не имело смысла. Муж был членом профсоюза и членом социалистической партии.

Служащий отложил ручку и взял со стола папку, открыл ее и пробежал пальцем вниз по колонке, что-то считая про себя. Потом он еще несколько минут делал какие-то записи. Дети набирались в зависимости от принадлежности их родителей к той или иной политической партии и от того, в каких пропорциях распределились голоса избирателей на последних выборах. Детей записывали в одну из трех групп: республиканцы и социалисты, коммунисты и анархисты и националисты. Похоже, корабль еще не заполнился, и на нем оставалось еще какое-то количество мест для детей социалистов.

– А ты, – посмотрел на Мерседес служащий, – ты не хотела бы поплыть с ними?

Та совершено опешила. Девушке и в голову не приходило, что ей могут предложить такое. Она была слишком взрослой, чтобы ей выделили детское место, и уже смирилась с тем, что останется в Бильбао. Желания попасть на одну из лодок, которые вывозили взрослых куда-то далеко, у нее не было. В ее представлении решиться на такое плавание значило бы признаться самой себе, что Хавьера она никогда не найдет.

Но Мерседес была вынуждена цепляться за все угасающую надежду отыскать его, поскольку в противном случае ей оставалось бы пуститься в обратное путешествие, а это уже не представлялось возможным.

– Нам требуется некоторое количество молодых женщин, чтобы присматривать за детьми. Место еще есть. Если вы уже какое-то время этим занимаетесь, вы, вероятно, именно та, кто нам нужен, – пояснил служащий.

Его голос доносился словно издалека; все внимание Мерседес было поглощено только что возникшей необходимостью сделать трудный выбор.

– Мерседес! – воскликнула Мария. – Ты должна ехать! Такая возможность!

Впервые за все время их знакомства Мерседес увидела, что с лица женщины сошло постное выражение смирения.

Мерседес чувствовала себя так, будто ей протягивают руку помощи: не принять ее было бы верхом неблагодарности. Да люди за места на этих кораблях в глотку друг другу готовы были вцепиться. Она убеждала себя, что вернется через несколько месяцев и воссоединится со своей семьей. Вот только бросать поиски Хавьера было немыслимо.

Двое старших детей, Энрике и Палома, чья судьба уже была решена, стояли и смотрели на нее умоляющим взглядом. Они ужасно хотели, чтобы в это незнакомое место Мерседес отправилась вместе с ними, и подсознательно понимали, что мама обрадуется, если она окажется на их корабле. Мерседес взглянула в их широко распахнутые, полные надежды глаза. Может, она в первый раз за свою жизнь принесет настоящую пользу, взяв на себя ответственность за кого-то другого.

– Хорошо, – услышала она свой собственный голос. – Я поеду.

Нужно было пройти кое-какие формальности. Сперва медицинский осмотр. Мерседес отвела двух своих подопечных в кабинет Asistencia Social [71]. Там они отстояли очередь к врачу-англичанину. Беседы не вышло, так как языка друг друга они не знали.

Паломе и Энрике вручили карантинные свидетельства. К одежде каждому прикололи шестиугольную карточку с надписью «Expedición a Inglaterra» [72] «Отправление в Англию» (исп.). и личным номером и наказали носить ее не снимая.

– Что ты возьмешь с собой? – возбужденно спросила у Энрике Палома так, словно они собирались в увеселительную поездку.

– Не знаю, – с несчастным видом признался он. – Шахматы? Не уверен. Неизвестно, будет ли там с кем играть.

Каждому разрешалось взять одну маленькую сумку со сменой одежды и очень небольшим количеством личных вещей, к выбору которых требовалось подходить с особой тщательностью. У детей из семей католиков туда должна была уместиться еще маленькая Библия.

– Я возьму Розу, – решительно объявила Палома.

Роза была ее любимой куклой и воображаемой подружкой. Палома знала, что, если и Роза отправится с ней в это путешествие, тогда все точно будет хорошо.

Старший брат не разделял ее уверенности. Он тревожился о том, куда они направляются, но положение старшего мужчины в семье обязывало напустить на себя храбрый вид.

Скудные пожитки Мерседес и так поместились в маленькую сумку, так что выбором она не мучилась. Корабль отплывал через два дня, и каждый из этих сорока восьми часов оставлял ей возможность найти Хавьера. За последние пару суток, проведенных в Бильбао, она оглядела каждую толпу, каждую очередь в надежде высмотреть его лицо.

В шесть часов вечера двадцатого мая на железнодорожном вокзале городка Португалете скопились тысячи людей. Детей, по шесть сотен зараз, на специальных поездах переправляли к главному порту Бильбао в Сантурсе, где была пришвартована «Хабана». Некоторые родители за всю свою жизнь не выбирались дальше Памплоны, поэтому им было почти невыносимо смотреть на то, как их дети уезжают в неведомые дали. Несколько ребятишек не могли оторваться от юбок, но зачастую больше тревожились все-таки матери. Некоторые дети радовались, веселились и улыбались, думая, что прощаются с родителями совсем ненадолго; им это плавание представлялось чем-то сродни пикнику, каникулам, приключению, и атмосфера казалась приподнято-праздничной. Проводить их приехал президент Азанья собственной персоной.

Энрике пребывал в хмуром расположении духа до самого отправления, не смог даже выдавить улыбку для матери, которая едва сдерживала слезы. Сеньора Санчес не стала садиться на поезд, чтобы доехать с ними до порта. Попрощается прямо здесь, на платформе.

В отличие от брата, Палома была вне себя от восторга. Она устала от сирен и ноющего голода. «Это все только на несколько недель, – увещевала она брата. – Настоящее приключение! Будет весело».

В представлении детей, их отправляли в путешествие, чтобы уберечь от опасности. Многие были нарядно одеты: на маленьких девочках были их лучшие платья в цветочек и белые гольфы, в волосах – ленты, а мальчики выглядели опрятными в накрахмаленных рубашках и шортах до колен.

«Хабана» показалась детям какой-то темной громадиной, маячившей над головами и готовой проглотить их, словно кит. Те, что были помладше, не могли даже дотянуться до веревки, натянутой вдоль тра– па-сходни. Моряки брали крохотные ручки и, крепко сжимая их в своих ладонях, провожали самых маленьких по узкой деревянной планке, чтобы те не упали в полоску темной воды между причалом и кораблем.

Судно было достаточно большим, чтобы принять на борт восемьсот пассажиров, но сейчас ему пришлось вместить почти четыре тысячи детей и почти две сотни взрослых (двадцать учителей, сто двадцать помощников, в число которых входила и Мерседес, пятнадцать католических священников и двух врачей). К приходу ночи все успели подняться на корабль и, впервые за много недель плотно поужинав, улеглись спать на борту.