Миклош Дярфаш - Был однажды такой театр

Машина ехала по песку, оставляя за собой непроглядную стену пыли.

— Тополей и дубов здесь мало, — объяснил поседевший от пыли Яничари. — Они бы справились с песком. Акации одной не под силу.

«Акация, — подумал актер, — второй раз он произносит это слово. Первый раз он назвал так свою жену».

Вокруг, насколько хватал взгляд, раскинулась равнина с разбросанными на горизонте усадьбами. Пастбища и перелески равномерно сменяли друг друга, некоторое разнообразие вносили лишь телеги, время от времени громыхавшие по шоссе в сторону Кечкемета. Пейзаж этот вызвал у Дюлы какое-то странное и приятное беспокойство. Илка испытывала нечто подобное, она тесно прижалась к Дюле, взяла его за руку и не отпускала до самого приезда в усадьбу.

Хозяйство насчитывало около двадцати — двадцати пяти построек, окруженных деревьями. Здесь жили слуги семейства Яничари. Короткая аллея, обсаженная тополями, вела к двухэтажному помещичьему дому. Вокруг дома, за невысокой каменной оградой, зеленел парк. Рядом проходила дорога, по другую сторону которой простирались заросли акации, а следом за ними начинался лиственный лес — ясени, вязы, тополя, — уходивший куда-то в сторону Кондороша. Под деревьями лежали кучки песка, издалека напоминавшие убитую дичь.

Красивые большие ворота распахнулись, и «форд» въехал во двор. Здесь стояла тень, навстречу прибывшим повеяло прохладой. За круглым цветником, в котором преобладали красные и коричневые тона, возвышалось крыльцо господского дома, выкрашенного в светло-желтый цвет. Машина остановилась. Из-за двери выскользнула изящная фигурка. Легкими, стремительными шагами сбежала Аннушка по ступенькам. Распущенные, вопреки городской моде, волосы рассыпались по плечам. Она ничуть не изменилась: на Дюлу смотрело все то же нежное, полудетское личико. В этом было прямо-таки что-то вызывающее — она казалась чуть ли не моложе, чем прежде. Дюла уже жалел, что принял приглашение. Еще прежде, чем Аннушка подошла к ним, он твердо решил сегодня же вечером рассказать жене все как есть.

Аннушка встретила их очень ласково. Илку она поцеловала, а Дюле вежливо протянула руку. Держа ее кисть в своей, Дюла ждал знака, тайного пожатия — однако напрасно. Приветствие было дружеским, и ничего более.

В гостях у Яничари Дюла с Илкой пробыли десять дней. Все это время у Дюлы не было возможности поговорить с Аннушкой наедине. Он никак не мог уразуметь, зачем ей нужно постоянно сводить его с Яничари. Между тем она явно к этому стремилась. Что касается Илки, то ей Аннушка выказывала самую нежную дружбу. Илка чувствовала себя в ее обществе прекрасно. Кроме того, Аннушка постоянно заботилась о том, чтобы молодожены имели случай побыть вдвоем. Осматривать поместье они поехали одни, без хозяев. В качестве провожатого к ним был приставлен дядюшка Ороси, в прошлом пастух, а ныне — глава всей домашней прислуги.

Дядюшка Ороси продемонстрировал им самых лучших овец, роскошных баранов с тугими спинами и мускулистыми крупами, две сотни белых леггорнов на птицеферме за лесом, потом сводил их посмотреть на уборку кукурузы. Заботливый проводник, он изо всех сил оберегал своих подопечных от грубостей и пошлостей захолустной жизни. С такой жизнью они столкнулись в другой раз, бродя по окрестностям, уже без провожатого. История эта очень болезненно подействовала на Илку. Дело было в воскресенье, после обеда. Они вдвоем сбежали из усадьбы и наняли за два пенгё повозку до Кондороша.

Телега ехала медленно, глубоко зарываясь колесами в тяжелый песок. Илка и Дюла сидели, или, вернее, лежали, рядом на выстланных соломой досках, держались за руки и глядели в безоблачное небо, мелькавшее среди желтеющей листвы. Дюла чувствовал себя счастливым. Накануне вечером, когда супруги Яничари заснули, они с Илкой вышли на балкон. Дюла зажег лампу и стал читать жене «Трех сестер». Все время, пока он читал, в глазах у Илки стояли слезы. Дюла был растроган и не хотел, чтобы это чувство проходило. Он решил, что сыграет Тузенбаха для Илки. Странный, необычный герой чеховской пьесы был ему на удивленье близок и симпатичен. В этот вечер ему показалось, что двусмысленная игра, затеянная Аннушкой, окончательно разрушила существовавшую между ними хрупкую связь. Она не собиралась оживлять воспоминаний и все же позвала его сюда, в эту свою жизнь, позвала, чтобы мучить молчанием, подчеркивать свою отчужденность. Сидя в тряской телеге, касаясь теплого Илкиного плеча, глядя в ласковые, любящие глаза, он окончательно пришел к выводу, что Аннушкин ангельский лик лжив, а в душе она испорченная и недобрая.

Он поцеловал жену в губы, словно прося у нее прощения.

Прогулявшись по Кондорошу, они проголодались и заглянули во двор какой-то корчмы. Двор был разделен зеленым штакетником надвое. По одну сторону стояли столики, предназначенные для «приличных» людей, эта часть двора была вымощена камнями и обсажена цветами. По другую сторону гулял деревенский люд. Дюла с женой направились в эту, более шумную часть и стали наблюдать, как мужики сражаются в кегли, ставя по два филлера на кон. Развлечением здесь и не пахло. Игроки бросали шары изо всей силы, с перекошенными от напряжения лицами. Толпившиеся кругом болельщики то и дело вздрагивали, расплескивая вино, как будто жизнь и смерть их полностью зависела от падающих кеглей. Особенно везло какому-то безногому. Он уже третий раз подряд выбивал девять штук. Прежде чем пустить шар, он вручал костыли стоявшему рядом парнишке, который принимал их с благоговением, вытянувшись по стойке смирно. После броска калека терял равновесие, казалось, он вот-вот рухнет, но каждый раз ему каким-то чудом удавалось устоять.

Поглядев, как шар сталкивает и разбрасывает кегли, калека снова брал костыли под мышку и прикладывался к кружке с пивом. Рядом с Дюлой стояла худенькая девчушка, с белой косичкой, в грязном ситцевом платьице, и самозабвенно следила за игрой. Подняв глаза на хорошо одетого господина, она тяжело вздохнула и пожаловалась, что безногий вечно выигрывает, да и вообще ему всегда и во всем везет, так везет, что в конце концов его попросту гонят взашей. Потом она похвасталась, что ее батюшка тоже будет прогонять его вместе со всеми. Кроме того, выяснилось, что больше всего мужики завидуют его увечью, которое, конечно же, есть не что иное, как особая божья милость.

— Мой-то батюшка тоже на войне воевал, — жаловалась девчушка, — да вернулся целехонек. А энтому шрапнелем ногу оторвало, ажно до самого колена. С той поры он горя не знает, как барин какой. Гасадарство ему по семь пенгё выдает…

Илку трясло. Есть совершенно расхотелось. Она потянула Дюлу прочь, мечтая об одном: как можно скорее очутиться снова в усадьбе. Обратно ехали в такой же повозке, но на этот раз все было совсем по-другому. Почти все время молчали, и дочка антиквара больше не находила октябрьское небо таким уж безоблачным и прекрасным.