Миклош Дярфаш - Был однажды такой театр

Девушка поднялась со своего кресла и спросила, смеясь:

— Вы очень любите сорить деньгами?

— Нет. Я привык приобретать только самое необходимое.

— Неужели? А как же… — она шаловливо ткнула пальцем в упакованную вазу, — как же вы посылаете в подарок такую вазу?

— Это совсем другое дело. Это месть.

Девушка была выше Торша. От ее ладной, крепкой фигуры веяло здоровьем, а смех был веселый, задорный. Актер пристально посмотрел на юную красавицу, чья ослепительная молодость являла разительный контраст окружающей старине.

Из лавки они вышли одновременно. Девушка — дочь аристократа-антиквара — шла домой. Она сразу же сообщила Дюле, что не хочет упускать прекрасный октябрьский денек и прогуляется пешком по бульвару, а потом по улице Андрашши. Дюла, все еще обуреваемый радостью при мысли о том, что с дешевым успехом и легким искусством в духе Акли покончено навсегда, охотно к ней присоединился. Они пошли рядом. Девушка шла как раз так, как нужно, — не слишком торопливо, не слишком медленно. Свернув на улицу Андрашши, она чуть замедлила шаги, словно стремясь оттянуть конец этой чудесной прогулки.

Говорили они мало. Ничего похожего на легкую болтовню не завязывалось. Девушка, которую, как выяснилось, звали Илкой Вундель, поразила Дюлу тем, что не стала выведывать у него секретов театральной жизни. Вместо этого она вкратце поведала ему двухсотлетнюю историю дома Вунделей. Речь ее была на редкость яркой и сочной; Дюла, слушая, не мог надивиться на тонкую, блестящую иронию.

— Вундели приехали из Германии торговать еще в 1720 году. За сколько там дом продали, за столько здесь купили. Они всегда стремились к одному — к приумножению. Если бы кто-нибудь сказал им, что в следующем столетии будут высоко цениться гении, они наверняка сами написали бы «Фауста», а заодно — и все симфонии Бетховена. Но никто им этого не говорил, а потому они предпочитали торговать — ценной древесиной, пряностями, тканями… А я с детства знаю, сколько стоит старинная мебель и почему в цене старый немецкий фарфор.

У поворота на улицу Байзы девушка протянула Дюле руку.

— Не сердитесь, что я вас заболтала, я нечаянно, честное слово. Всего хорошего.

— Ну что вы! Все мы всю жизнь только и делаем, что болтаем.

— Ну, к вам-то это как раз не относится.

Илка Вундель улыбнулась, потихоньку высвободила руку из Дюлиной руки и пошла по улице Байзы. Дюла остался стоять, взявшись за копьевидный прут железной ограды, отдаленно напоминая Юпитера с молнией. Когда девушка отошла на несколько шагов, он окликнул ее:

— Илка, послушайте!

— Да? — Девушка обернулась.

— Скажите, вы не согласились бы стать моей женой?

Илка подумала, что это дурацкая шутка. Она стояла под огромным, все еще зеленым дубом и смотрела на Дюлу по-детски беспомощно. Этот человек не был похож на шутника. На лице у него была написана глубокая задумчивость. Постояв минуту в полной растерянности, девушка повернулась и скрылась за окованными железом воротами. Дюла вздохнул. Нет, похоже, так никто его и не поймет. Ведь он говорил вполне серьезно. Ему пора жениться. Именно такая женщина ему и нужна. Так чего еще ждать? Эта Илка очень хороша собой, ее согласие сделало бы честь любому мужчине. Нет, решительно она ему подходит.

Он отпустил решетку и медленно двинулся обратно по улице Андрашши.

Вернувшись к себе на Вышеградскую, он первым делом позвонил своему «домашнему банкиру», господину Вайсу, и попросил доставить ему двести пенгё и что-нибудь из еды. Через полчаса желание было исполнено, причем к холодной закуске прилагалось для верности не две, а три сотни. Господин Вайс, искренний почитатель Дюлиного таланта, нередко руководствовался не столько соображениями выгоды, сколько искренним желанием угодить господину артисту.

Как только Дюла принялся за еду, позвонил директор театра и сообщил, что, хорошенько все обдумав, убедился, что пьеса Акли — действительно чепуха.

— Ты прав, Дюла, — тявкала трубка, — мы не можем рисковать твоей актерской репутацией, заставляя тебя играть этого картонного балбеса. Отложим до весны. Пускай напишет за это время что-нибудь стоящее, а нет — так пошел к черту, пусть морочит дураков в своем Париже!

Под конец он предложил Торшу самому выбрать роль, в которой тот хотел бы выступить осенью или зимой. Нужно хорошо подумать и подыскать что-нибудь получше. Они немного поговорили о том, что это могла бы быть за роль, и распрощались.

Дюла прекрасно знал, что директор пошел ему навстречу не потому, что понял разницу между шаблонной безделкой и настоящим искусством. Конечно же, он руководствовался чисто деловыми соображениями. Просто без Дюлы им не обойтись. Ведь это он, а никто другой — главный козырь Пештского театра, именно благодаря ему илки вундель раскупают билеты в партер, а те, кто попроще, — на балкон второго яруса. Он радовался своей победе, приторно-дружескому голосу директора, а еще он радовался тому, что Акли, скорее всего, уже получил китайскую вазу и теперь обижен навек. Чрезвычайно довольный, он растянулся на диване и принялся разглядывать картину Сезанна, приобретенную в прошлом году с помощью господина Вайса. Господин Вайс заработал на этом ровно столько, сколько требовалось, чтобы оплачивать в течение года обучение сына-студента. Разглядывая картину, Дюла решил летом поехать куда-нибудь на юг, к Средиземному морю. Да, это то, что нужно. Месяц в какой-нибудь рыбацкой деревушке.

На картине был изображен кусочек берега с коричневой лодкой и уплывающее в никуда летнее небо. Дюла погрузился в блаженную послеобеденную дрему, совсем как некогда в надьвашархейском саду. Ему чудилось прикосновение морского песка, переливающегося слюдой и кварцем. Тут снова зазвонил телефон. Услышав знакомый голос, Дюла с такой силой стиснул трубку, что едва не сломал ее.

— Это Илка, Илка Вундель. Ну, та, которую вы сегодня звали в жены.

— Очень рад. — Дюла откинулся на туго набитую подушку.

— Знаете, я обдумала ваше предложение. Я его принимаю.

И повесила трубку.

Дюла поставил перед собой телефон и стал слушать гудок. Звук этот удивительно гармонировал с картиной Сезанна: казалось, его издает угадывающийся на горизонте пароходик. Кроме того, гудок помогал ему опомниться. До сих пор ни одна женщина не распоряжалась его жизнью. Нет, он не шутил сегодня на углу улицы Байзы, спрашивая девушку, согласна ли она стать его женой. Вечное одиночество, тайная Дюлина мука, буквально вынудило его произнести эти слова. И все-таки неожиданный, совсем непохожий на шутку ответ, точнее, не ответ, а признание, глубоко поразил его. А ведь он давно привык ничему не удивляться, довольно равнодушно принимая самые странные, а иногда и неприятные повороты судьбы. До сих пор ему всегда хватало хладнокровия не принимать ни самого себя, ни собственную судьбу всерьез. Самые тяжелые оскорбления только развлекали его, самые сильные чувства мгновенно перегорали. По-настоящему живо он реагировал только на радостные события и неожиданные удачи. Именно в этих случаях его и начинали терзать сомнения. Вот и сейчас он никак не мог поверить, что эта девушка сумела по-настоящему понять утреннюю прогулку, молчание и его неожиданный вопрос.