Паскуале Ферро - Запахи моих воспоминаний

«Да!» ответила она холодно и с разочарованием посмотрела на меня. «Тогда давай подождем, познакомимся получше, и потом я буду готов познакомиться с твоей семьей». Мы встречались несколько месяцев, я был представлен ее родителям, а она познакомилась с моими. Она была милой, солнечной, единственное, что мне не нравилось, это ее характер, порой слишком мужской, но я уже очень привязался к ней.

Однажды в воскресенье мы были приглашены на праздник, я нежно обнял ее за талию, а она охладила меня фразой: «Быстро убери руку».

«Почему?» спросил я.

«Мне неприятно, когда меня трогает мужчина».

«Это как?» удивился я. «Разве мы не решили завести детей, а как же мы сделаем это — по почте?»

«Вот поженимся, тогда и поговорим» сухо и жестко уточнила она, не дав мне даже возможности возразить.

Я понял, что эта история не имела будущего, я не рассчитывал на огромную любовь, но хотя бы уважение, привязанность. Она же только хотела прикрыть браком свою настоящую сексуальную ориентацию и заставить замолчать соседские слухи, которые в последнее время звучали все более ожесточенно. Я решил поставить точку в наших отношениях, но все-таки обратился к ней за разъяснениями; она была настроена враждебно, не хотела и говорить об этом. «Спасибо и прощай». Она даже не удостоила меня ответом. Я оказался прав.

Я начал заниматься ремонтом лифтов, эта работа позволяла мне проникать в места, куда остальным вход был заказан, например, в психиатрические лечебницы, тюрьмы, закрытые клиники.

Именно там ты по-настоящему понимаешь, что значит одиночество, изгнание, здесь в глазах людей, оставленных гнить в камере или привязанных к кровати, ты читаешь весь ужас заточения, всю безнадежность тяжелой болезни, безысходные поиски тепла протянутой руки, улыбки, надежды. Я выходил из этих заведений с единственной мыслью: помочь этим людям. Я должен был сделать что-нибудь, чтобы вернуть голос и достоинство этим мужчинам и женщинам, брошенным на произвол судьбы. То, что я видел и буду продолжать видеть в дальнейшем, навсегда оставит глубокий след в моей жизни.

Я познакомился с двумя девушками, увлекающимися кино.

Основными темами, которые их занимали, были изоляция и одиночество; я начал сотрудничать с ними. Вместе мы сделали несколько работ в формате Super‑8, которые соединились воедино в театральном спектакле. Я был главным героем грустной и жестокой истории. Мы стали очень хорошими друзьями и плечом к плечу в самых неформальных местах города начали рассказывать, изобличать ужасы наших кварталов и наших душ.

Мы участвовали в конференциях, шествиях и во мне все больше росло политическое сознание явно левого толка, я радел за судьбы нуждающихся, бездомных, людей, которые влачили жалкое существование. Левые объединялись с рабочим социалистическим движением в борьбе за классовое равенство и гражданские права. Это было мое левое движение семидесятых годов, сложившееся в период, когда обычные рваные джинсы, сережка в ухе и длинные волосы непременно воспринимались как призыв к молодежному бунту. И у меня было невероятное желание восстать против этой лживой системы, такой же лживой, как те мужчины, что проводили выходные вместе со своими прекрасными семейками, женами и детьми, сопровождавшими их, чтобы прокатиться на карусели и съесть воскресное мороженое, но в остальные дни они пользовались мной и другими ребятами; восстать против системы, которая вынудила меня узнать, что такое голод и насилие, из-за которой я не смог продолжить обучение.

Я занимался ремонтом лифтов в огромных зданиях муниципального жилья, в которых обитали нищенствующие семьи, игравшие с мусором дети с той же печалью в глазах, что когда-то познал и я, и со слезами от голодных судорог. Потом, выйдя из этих гетто, я отправлялся в богатые кварталы, в роскошные здания и виллы, где лифты, казалось, были даже в уборных и которые населяли элегантные женщины и дети, уставшие от игрушек, купленных им накануне, и капризничавшие, потому что не хотели есть то, что приготовила домработница. Я был молод и не понимал, почему. Почему, спрашивал я себя, ведь все дети равны и должны были бы иметь одинаковые права. Сейчас я, взрослый мужчина, до сих пор не могу ответить себе на этот вопрос.

Это были две стороны нашего общества и моего города.

Неаполь. Мой Неаполь. Для меня это был город совсем не похожий на тот, что описывали журналисты, литераторы, писатели, которые улавливали лишь внешний аспект, открыточный вариант.

На первом гей-параде, организованном в Неаполе, одна любопытная дама заметила: «Простите, здесь все геи, ну и ладно! Но девушки, они-то что тут делают?». И еще: «Я говорила своему сыну, чтобы он не посылал меня на почту, и вот я здесь среди гомиков. Но какие же они милашки». И начинают рассказывать свои истории, тайны и переживания, не спрашивая тебя, хочешь ли ты их слушать, ведь может быть ты со своими мыслями где-то далеко и не желаешь ни с кем разговаривать, а в особенности с незнакомыми синьорами, которые так умело завязывают доверительные беседы (удивительная способность, которой обладают, пожалуй, только неаполитанцы).

Приятно видеть здесь то уважение, которое люди питают к докторам, адвокатам, и, в тоже время и в той же степени, к мясникам, каменщикам, рассыльным.

И я уже не говорю о запахах города, которые меняются в зависимости от времени года, об оскверненных церквях, о существовании которых не знают ни туристы, ни сами неаполитанцы.

И местный диалект, который в каждом районе свой: «буарезе» (Борго Лорето), «лучано», «форчеллано», «Санит». Присмотритесь к неаполитанскому пареньку, когда он вам улыбается, смотрит на вас, и вы поймете все то, о чем я написал и не написал.

Это мой город; город, который с самого рождения ты или обожаешь или ненавидишь — к нему нельзя быть безразличным. Самая красивая проститутка на свете, которая знает все достоинства и недостатки своего ремесла, самая похотливая распутница, когда-либо существовавшая на земле. Самая интригующая трансвеститка, способная заворожить своей грубой провоцирующей красотой. Искусная воровка, коварная, злая, эзотерически сияющая.

Семидесятые годы очень мне помогли, потому что геи, то ли от того, что были в моде, то ли из политических соображений, стали заявлять о себе в открытую. Тогда я начал воспринимать себя с большей безмятежностью, я уже не чувствовал себя одиноким, но одним из многих, и, уверяю вас, нас на самом деле было и по-прежнему остается очень много. Если бы море вдруг вышло из берегов, оно не смогло бы накрыть всех геев земли.

Итак я возвращаюсь к своему рассказу.

Из-за автомобильной аварии я вынужден был на время отойти от дел в театре и на работе. Так я решил уехать ненадолго в Рим, побродить по разным заведениям и любопытным местечкам, где играли спектакли и читали лекции на альтернативные тематики. Однажды вечером я опоздал на поезд, на котором должен был вернуться домой.