Паскуале Ферро - Запахи моих воспоминаний

Я подошел к двери его дома около шести часов утра. Он, сонный, открыл мне. Я излил прямо ему в лицо все то зло, что он мне причинил. Я спросил его, что же за любовь он испытывал ко мне, если на самом деле он проявлял лишь ненависть и жестокость. Я взял сумку, которую привез с собой, и в гневе вытащил оттуда лебедя из семян и хрустального щенка, которых он мне подарил. Я бросил на пол эти его бесполезные подарки и с силой растоптал их, до мелких кусочков. Взял его толстую руку и со всем презрением, что я питал к нему, плюнул в нее. И оставил его там, вперившегося своими раскосыми монгольскими глазами в эту грязную руку.

Честно говоря, в своей жизни я всегда встречал мужчин и женщин, которые любили меня и оставляли в моей душе что-то свое, радостное и безмятежное. Это были люди, которые помогли мне вырасти и к которым я был очень привязан, даже когда страсть перерастала в дружбу. Но Альфонсо унизил мое достоинство, задушил мою любовь, уничтожил мое желание жить.

Злополучная связь, которая оставила отпечаток в моей жизни надолго.

Пять лет продолжались мои отношения с Марко: пять чудесных незабываемых лет. Это не было большой любовью, во многом потому, что история с Альфонсо оставила глубокий след, и у меня перед глазами всегда стояла зловещая тень этого человека, но нам все же удалось построить доверительные теплые отношения. Он был очень милым и смог расположить к себе и моих родителей. Однажды отец признался мне, что ему нравился Марко, как он ко мне относится. Мои друзья тоже его обожали, друзья, которых я потерял из-за Альфонсо и вновь обрел благодаря Марко.

Он очень любил путешествовать, вместе мы побывали в Париже, Лондоне, Амстердаме. Мы ездили в гей-кемпинги и завели много друзей, прежде всего Пеппе и Антонио, двое прекрасных ребят из Болоньи, которые до сих пор остаются у меня в сердце. Я вновь нашел в себе силы и желание вернуться в театр. Марко не нравилось это мое увлечение, но он все равно следил за моим творчеством. Именно во время одного из спектаклей я познакомился с Мириам, актрисой, полной идеалов, женщиной, которая верила и продолжает верить в то, что театр — это способ развиваться для того, кто им занимается и кто им наслаждается. Она — женщина, которая боролась за уважение к ближнему, вопреки людскому эгоизму. Все это сформировало ее характер, внешне жесткий, непреклонный и совершенно не склонный к компромиссам. Требовательная к самой себе и к другим, которые не всегда были готовы следовать за ней и принимать ее, но, если снять с нее этот твердый панцирь, способная на большое страстное чувство. Потрясающая женщина, к которой я очень привязан.

В один страшный день я узнал, что моему отцу оставалось жить всего несколько дней. Я обезумел от этой новости, плохо соображал, мне казалось несправедливым, что еще нестарый мужчина, любящий жизнь со всеми ее противоречиями и неприглядностями, должен был оставить эту землю, не имея возможности насладиться общением с последними четырьмя детьми, еще очень маленькими и нуждающимися в его любви и энергии. Мне предстояло сообщить об этом маме, но я не представлял, как объяснить этой женщине, по уши влюбленной в своего мужчину, что она больше не сможет обнимать его, целовать, ждать его возвращения домой.

Я взял ее под руку и, усадив, сел на колени у ее ног, поглаживая их.

Глядя в пол, я выложил ей все разом.

«Ты лжешь!» ответила она, оттолкнув меня. Я поклялся, что это правда, жестокая, печальная правда.

Она закрыла лицо руками.

«А что же мне теперь делать?» проговорила она со слезами на глазах. Наши взгляды, полные отчаяния, пересеклись.

«Я буду рядом с тобой, мама. Я не оставлю тебя».

В полной тишине мы смотрели в пустоту перед собой. Я пошел к Мириам и попросил ее помочь мне.

Я хотел сделать папе последний подарок, представив ему свою невесту. Она согласилась, ничего не сказав. Мы вошли в комнату отца, подошли к кровати.

«Папа» сказал я. «Вот моя невеста. Мы решили пожениться, и тогда ты скоро станешь дедом еще раз».

Отец долго смотрел на меня.

…Мы вышли из комнаты, я зарыдал. Я очень хотел сделать отца счастливым, успокоить его, но он все знал обо мне и не стал осуждать меня за этот спектакль. Он все знал о моей жизни и уважал ее, даже когда порой допускал комментарии, которые я пропускал мимо ушей, потому что они доставляли мне очень сильную боль.

Он ушел из жизни девятнадцатого марта, в День Отца. Он ушел, оставив в одиночестве маму, свою семью и четырех непристроенных детей. Он ушел, оставив меня со всем тем, что я так хотел бы ему сказать.

Марко очень меня поддерживал. Его тепло, любовь помогали мне не чувствовать себя столь безутешным. Мы отремонтировали квартиру в Санит, которую я полностью выкупил у Лучо, стали жить вместе. Мы были современной парой, каждый со своими обязанностями. Тот, кто первый возвращался домой, готовил ужин, а второй мыл посуду и убирал на кухне. В районе все нас уважали, никто не задавался вопросом, что делали эти два парня под одной крышей, нас мило окрестили «мальчишки».

Моя фирма часто отправляла меня на несколько месяцев работать в другие города. Там у меня завязывались романы. В Генуе я познакомился с Массимо, очень странным молодым человеком. Моменты необычайного возбуждения сменялись у него глубокой печалью вплоть до полного молчаливого погружения в себя. Как будто в нем уживались два разных человека. Я пытался ему помочь, но было очень непросто преодолеть ту невидимую стену, которую он воздвиг для защиты своих непостижимых мыслей. Однажды вечером мы прогуливались рядом с генуэзским портом, подшучивая друг над другом и смеясь до изнеможения. Вдруг Массимо остановился как вкопанный и, бледнея, дрожащим голосом стал просить меня проводить его домой. Я поинтересовался, что случилось; ответом мне был невероятной силы удар кулаком прямо в лицо. Я набросился на него и избивал до тех пор, пока он не оказался на коленях, в крови, синяках и слезах. Массимо рыдал, этот плачь прерывался бессмысленными неразборчивыми фразами. «Дядя» повторял он, скорченный на земле. «Дядя, не делай мне больно!». Увидев этого большого полного парня в таком жалком состоянии, мне стало стыдно за мою реакцию, но я не мог, я не переносил тех, кто поднимает руки и объясняется посредством насилия. Я опустился на колени рядом с Массимо и начал гладить его по голове. Постепенно тепло моей нежности помогло ему прийти в себя. Мы пошли сели на парапет.

«Прости» сказал я ему, не задавая никаких вопросов.

Неожиданно эта стена, его стена начала рушиться, и он стал рассказывать.

«Мне было десять лет. Я жил на улице Пре, в самом неблагополучном районе Генуи, на узенькой улочке, полной насилия. Мои папа и мама не хотели оставлять меня надолго одного, когда уходили на работу, и просили моего дядю сидеть со мной. Он приходил утром около десяти и оставался со мной до возвращения родителей. Он был очень жестоким и бил меня без всякого повода, причины, но перед отцом и мамой, которые часто заставали меня в слезах, он проявлял себя крайне заботливым и нежным. И поэтому никто мне не верил. Однажды он дошел до того, что выдумал, будто я назло ему выбросил из окна конфеты и игрушку, которые он мне подарил, и, чтобы сделать эту историю еще более правдоподобной, спустился на улицу и подобрал разбитую машинку.