Паскуале Ферро - Запахи моих воспоминаний

Я не понимал: это было враньем, он не приносил мне ни конфет, ни машинку. Для чего вся эта жестокая игра?

Один раз мама попросила его вымыть меня. Он сам захотел раздеть меня своими огромными толстыми руками. Он поставил меня в ванную и, намылив мне руки, приказал повернуться. Внезапно я почувствовал сильную резкую боль. Оглушенный, я упал на дно. Когда я встал, я ощущал, как у меня жжет зад. Этот урод засунул туда свои пальцы сильным сухим толчком. Он наклонился к моему лицу, грубо хохоча. Я закрыл уши руками, чтобы не слышать его, но он смеялся громко, так громко, что я оглох. «Все равно никто тебе не поверит!» стал он кричать. «Потому что ты маленький лживый червяк!». Я оперся спиной на борт ванной и уставился на дядю, который продолжал смеяться… В конце концов я понял его игру. Все это вранье, разбитая игрушка, выброшенные с балкона конфеты — все это он делал, чтобы все поверили в историю про распущенного мальчика, бесенка, который плохо относился к своему доброму, обходительному и ласковому дяде. Я осознал, что попал в ловушку, из которой мне больше не выбраться. Я понял, что никто мне не поверит и не станет даже слушать злобного врунишку. А чтобы еще больше усугубить происходившее, он заставил меня написать в дневнике, что я его ненавидел и что я попытался бы любыми способами выгнать его из дома, чтобы он никогда не вернулся сюда. Я был вынужден терпеть все виды извращений этого ублюдка. В порту я увидел, как избивают ребенка, поэтому я отреагировал таким образом. Прости».

Мы сидели на парапете довольно долго, не проронив ни слова.

«Как же ты, будучи уже большим, ничего не рассказал своим родителям?» спросил я его, чтобы разрушить тяжелую и грустную атмосферу. «Ты еще с ним видишься?»

Массимо начало трясти, я читал невероятное напряжение на его лице. Я взял его за руку и попытался убедить, что надо было вытащить из себя все то, что столько лет он держал внутри и что так подавляло его. Он должен был начать освобождаться от всей той мерзости, перестать чувствовать себя виноватым. Большой ошибкой тех, кто терпит, становится именно это: насилие заставляет тебя испытывать чувство вины, хотя ты на самом деле и есть несчастная беззащитная жертва. Обычно прислушиваются только к большим, верят исключительно взрослым; детей же оставляют наедине с пережитой жестокостью, чтобы впоследствии они мучались всю жизнь. Когда изнасилование совершают над женщиной, то пытаются оправдать действия насильника тем, что он был спровоцирован ее мини-юбкой, жестом, улыбкой.

А ребенок? В чем его вина? В том, что он невинен?

Массимо вновь собрался с духом и продолжал рассказ: «С десяти до шестнадцати лет я должен был удовлетворять все развратные фантазии дяди. Потом моя мама решила уволиться и вернуться домой, тогда, наконец, я отделался от этого мерзавца. Я был так счастлив, что отказался от идеи рассказать обо всем матери. Кончено, все было кончено. Когда вся семья собирается вместе, мне приходится пересекаться с ним. Не стоит и говорить тебе, что он продолжает вести себя как последний подонок, смотрит на меня похотливым взглядом. В воскресенье будет двадцать пятая годовщина свадьбы моих родителей и естественно он тоже приглашен, я уже сейчас в панике. Не знаю, как этого избежать».

«Я пойду с тобой» ответил я, перебив его. «Не бойся, я буду рядом».

Он затрясся. Он был испуган, смущен.

«Не беспокойся» сказал я, стараясь снять напряжение. «Вот увидишь, если он будет продолжать в том же духе, я заеду ему по морде, как прежде заехал тебе!».

Он посмотрел на меня и с вымученной улыбкой на лице кивнул в знак согласия.

В следующее воскресенье я должен был бы вернуться в Неаполь, но я соврал Марко, что фирма продлила командировку, таким образом я смог сдержать обещание, данное Массимо.

В назначенный час Массимо приехал за мной, мы направились в ресторан. Вся семья была в сборе и ждала нас, среди родственников и друзей я разглядел плотного мужика со скользким взглядом. Когда подошел момент знакомства, я протянул ему руку и, сильно сжимая ее, прошептал ему отчетливо: «Дерьмо! Ты у меня заплатишь!». Побледнев, он отдернул руку.

Мы подошли к накрытому столу, дядя предпринял отчаянную попытку сесть рядом с Массимо. Я вновь приблизился к нему. «Даже не думай» произнес я с вызовом. «Но пока ты еще не сдох, а я надеюсь, это произойдет очень скоро, ты больше не тронешь Массимо!»

Наконец мы уселись.

Родственники Массимо, обуреваемые любопытством, завалили меня обычными в таких случаях вопросами: как меня зовут, откуда я, о моей работе. Я ответил, что я актер и что спектакли, в которых я участвую, затрагивают социальные проблемы — такие, как насилие над несовершеннолетними, педофилия. Мне удалось захватить внимание всего стола и тогда, полностью вжившись в самую важную свою роль, я стал рассказывать истории о насилии над детьми. При этом я постоянно старался поддеть этого ублюдка, который, ужасно смущаясь, изменился в лице и стал ерзать на стуле, будто он вдруг превратился в раскаленные угли.

Он, в свою очередь, угрожающе смотрел в сторону Массимо, будто хотел упрекнуть его в том, что он все рассказал, что он раскрыл их ничтожную темную тайну. Я видел злобное выражение лица дяди и напуганное лицо Массимо. И тогда я вмешивался в этот немой диалог взглядов, обращаясь с вызывающими вопросами к дяде, которого распирало от злости и который метал настоящие молнии в своего племянника…

Я продолжал в том же духе весь вечер.

Эта игра совершенно уничтожила негодяя, но стала также серьезным испытанием для Массимо, до такой степени, что после ужина взорвалась настоящая бомба. На парковке ресторана дядя подошел к нему и попросил завтра съездить с ним по делам. Массимо совершенно внезапно превратился во взбесившуюся собаку и стал извергать на него всю свою ненависть, все отвращение и презрение, что он испытывал в течение всех этих лет.

Вся семья присутствовала при этом чудовищном зрелище, после первых минут шока они бросились к Массимо, который уже накинулся на дядю с кулаками. Им с трудом удалось растащить их. Я бы предпочел, чтобы они дали Массимо отвести душу и излить всю ту жестокость, что годами он держал в себе и которая, наконец, вышла наружу. Я бы хотел, чтобы он надрал задницу проклятому уроду, который вдруг сам стал жертвой собственной агрессии.

Мне было очень жалко Массимо, но я смог успокоить его и увести подальше.

Мы дошли до бара, там он принялся рассказывать мне обо всех пережитых мерзостях: мне тоже очень хотелось поведать ему свои жуткие истории, но я дал ему возможность выговориться.

Наконец ему больше не мешал кляп угроз и тайн, поток признаний тек, словно неудержимая полноводная река. Его прежде мутный взгляд сейчас, казалось, излучал новый свет. Он все говорил и говорил, было полное ощущение того, что все, о чем он рассказывал, случилось не с ним. Он злился сам на себя за то, что раньше не нашел в себе сил встретиться лицом к лицу с этим ублюдком и не излить на него всю злобу, желчь, что накопилась в нем за все эти годы и что так угнетала его. Он говорил и чувствовал себя освободившимся от кошмаров, которые раньше постоянно преследовали его, но теперь уже больше не будут мучить.