Эрик Нойч - Мир на Востоке

Фильм не вызвал у Ахима ничего, кроме отвращения, он ругал себя за то, что потратился на билет, командировочные и без того кончались. Нет, хватит с него жестокости, крови, переломанных костей. Уж лучше «Сказание о земле сибирской» смотреть. (На следующий день, купив перед отъездом в привокзальном киоске одну из наиболее влиятельных местных газет, он прочитал рецензию на этот фильм, где говорилось о новаторстве, мастерстве оператора и волнующем впечатлении. Оставалось только рассмеяться.)

Ахим договорился встретиться с Эрихом в маленьком ресторанчике. Тот явился раньше и ждал, должно быть, около часа. Заказал себе сначала одну кружку пива, затем скрепя сердце еще одну и, наконец, чтобы отделаться от назойливых официантов, попросил меню. Кроме него в ресторанчике было только четверо посетителей: двое мужчин и две женщины за соседним столиком.

Женщины, сидевшие к нему спиной, были похожи друг на друга как две капли воды. Когда они оборачивались, он всякий раз видел одинаковые декольте, обесцвеченные пергидролем волосы, уложенные в одинаковую прическу, клипсы, подбритые брови, ярко накрашенные губы. Обе говорили на ломаном немецком, а когда перебрасывались фразами на родном языке, в их речи часто повторялись «ю» и «ё». Скорее всего, венгерки, подумал Эрих.

С мужчинами все было ясно. Они оживленно обменивались военным опытом, обсуждали преимущества и недостатки разных видов оружия, но в конце концов сошлись на том, что против атомной бомбы все это детские игрушки.

— Будь война, мы бы вас, немецких ребят, хорошо в Будапеште обслужили, — с хохотом заявила одна из девиц.

Когда вошел Ахим, Эрих уже принялся за шницель.

— Знаешь, — рассказывал Ахим, — по дороге сюда я видел, как перед памятником Гёте какой-то человек, наверное безработный, соорудил настоящую скульптуру из снега — квадригу, лошади почти в натуральную величину. И теперь стоит там и собирает милостыню.

— Я обязательно должен на это взглянуть, — сказал Эрих, — потому что, если буду с твоих слов рассказывать, мне никто, даже Кюнау, не поверит.

— А могли бы у нас, — продолжал Ахим, — показывать фильм, где ничего не происходит, только видишь, как льется кровь и ломаются кости.

— Нет, это ты представь себе, — перебил его Эрих, — что у нас в ресторане сидели бы люди, которые в течение целого часа обсуждали разные виды оружия, а потом отдали предпочтение атомной бомбе…

В тот день Эриху все же удалось договориться о встрече с одним из профсоюзных деятелей на заводах Сименса. Он вышел из пансиона рано утром, сел в трамвай, шедший прямо к заводской проходной, и у рабочих, лица которых показались ему симпатичными, попросил показать профсоюзных активистов. Возможно, это был рискованный шаг, но Эрих был не тот человек, который, прежде чем вернуться домой, не испробовал бы все возможности. И если бы кто-нибудь стал его упрекать за неосмотрительность, он бы ответил: если ты такой умник, расскажи, как без гроша в кармане, питаясь одними идеалами, найти во Франкфурте-на-Майне человека, который хотел бы объединения Германии…

Рабочего, с которым он договорился о встрече, звали Генрих Никельс. Он был их ровесником, и это должно было облегчить взаимопонимание, если бы его удалось добиться. Судя по тому, что говорили о нем, он пользовался авторитетом не только на заводе, но и в городском совете профсоюзов. Никельс оказался плотным человеком со светлыми волнистыми волосами и добродушным лицом. Вначале он, правда, тоже, как тот тип в затхлой квартире, с удивлением спросил:

— Что-о-о, из восточной зоны? — Но потом все же согласился. — Ладно, давай встретимся. Только не где-нибудь в центре, приезжай сюда, в Грисхейм, в нашу рабочую пивную. Я вас приглашаю.

На следующий день посланцы Востока явились на встречу. Никельс действительно без конца заказывал выпивку: шнапс, пиво. Эрих и Ахим даже стали толкать друг дружку под столом, во-первых, потому, что не могли выдержать такого темпа, а во-вторых, неприятно было чувствовать себя нахлебниками. Они помялись, но потом, как по команде, вытащили свои тощие бумажники.

— Бросьте, — запротестовал Никельс. — Для меня это пустяк, я хорошо зарабатываю. Меня всегда выбирают. И ваши запрещенные коммунисты, и правые, которых, между нами, я терпеть не могу. У меня, знаете, тесть тоже был красный, сидел при нацистах. Сильно пострадал, калекой стал. Ну и что он в результате имеет? Прикован к инвалидному креслу и даже телевизора не может себе купить — пенсия-то крошечная.

Весь вечер Ахим пытался перевести разговор на интересовавшую их тему, ведь они встретились с профсоюзным деятелем для того, чтобы обсудить проблему возможного объединения Германии.

— Наше правительство, — говорил Ахим, — выступило с конкретными предложениями. Что ты думаешь о конфедерации, может быть, этот путь приведет к единству?

— Конфедерация? Постойте-ка, я должен подумать. Как между Баварией и другими землями? Нет, ребята, об этом я ничего не слыхал. В наших газетах ничего не было. А может, это очередная пропагандистская утка? И вообще, что я могу, рядовой рабочий у Сименса?

— Главное, чтобы была инициатива снизу.

— Что это значит — «снизу»? Ох уж эти русские словечки.

— Да нет же, Генрих! — Эрих положил ладонь на руку Никельса и заговорил таким проникновенным тоном, будто объяснял что-то своему младшему брату Бернду. — Твои действия, действия твоих коллег — это и значит инициатива снизу. Весь рабочий класс должен подняться.

— Понимаю, понимаю. Ты радикал, коммунист, как мой тесть. Значит, опять классовая борьба? Да ведь это же прошлогодний снег. Старые времена. Теперь глупо говорить об эксплуатации. Мы боремся за конкретные вещи, например за повышение страховки по болезни. Конечно, если правительство начнет наши права ущемлять, будет забастовка. Я первый выйду на улицу.

— А единство Германии? Тебя эта проблема совершенно не волнует?

— Да нет же, ребята, это не так. Я бы охотно к вам съездил, хотя бы потому, что вы оба мне симпатичны. Хотелось бы поглядеть, как вы там, в вашем Айзенштадте — не знаю, кстати, где он находится, — живете. Последнее время с Востока все время какой-то шум доносится. То в Польше восстание, то в Венгрии. У вас, в восточной зоне, говорят, еще продуктовые карточки не отменены. Масло, мясо, колбаса, картошка — все ограничено…

— Ну конечно, — Эрих уже не сдерживал гнева, — и за каждым стоит надсмотрщик с пистолетом и следит, чтобы мы работали как следует.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Никельс. — Брось заливать. Вы, видно, хитрые ребята. Может, вас специально подослали? Но мне плевать, с меня взятки гладки. Меня всегда выбирают. Увидите, в один прекрасный день я буду на самом верху.