Эрик Нойч - Мир на Востоке

Они вышли в коридор.

— В чем дело? — спросил Франк. — Только давай покороче. Я должен сегодня сдать статью на первую полосу. Времени нет ни минуты.

— Вот в этом-то и заключается, наверное, твоя ошибка.

Ахим решил сказать Франку все: и что он занимается лакировкой, и что Хёльсфарту оказал медвежью услугу. А уж что касается его матери…

— Послушай, Франк, нельзя так отмахиваться от нужд простых людей.

— Это твое мнение? — Франк улыбнулся. — А может, ты просто завидуешь, что я в последнее время тебя в угол задвинул?

— Ну знаешь! За такие слова и схлопотать недолго! — разозлился Ахим.

— А ты слышал, что говорят о моих статьях товарищи из окружного комитета?

— И слышать не хочу. Если они хвалят тебя, особенно твои последние писания, то, значит, так же мало, как ты, знают о том, что происходит здесь, в головах и в душах людей. Для того чтобы это понять, мало твоих кавалерийских наскоков. А то у тебя получается, как тут, на пульте: считаешь те лампочки, что горят, и больше ничего не замечаешь. Но ты ведь о людях пишешь. О людях, с их чувствами, проблемами, вопросами, на которые не всегда есть ответ. Им знакомы не только радости, но и разочарования. Социализм — это не арифметическая задачка…

— Ты все сказал?

— И я тебя предупреждаю, лучше не попадайся на глаза Эриху. Он просто вне себя от ярости. Зачем ты стравливаешь его с Клейнодом, из одного делаешь героя, другого превращаешь в черта? В действительности все гораздо сложнее.

В этот момент в коридор буквально ворвался Эрих Хёльсфарт.

— Я узнал, что ты здесь, — крикнул он, не здороваясь. — Послушай, Люттер, о чем ты думал, когда писал такую чушь?

— Ты видишь теперь, — сказал Ахим, — к чему пришел? Видишь, зажегся сигнал, который предупреждает, что ты нажал не на ту кнопку.

Их спор так ничем и не разрешился. Слишком разными, можно сказать, противоположными были их представления о задачах партийной журналистики. Франк успокаивал себя тем, что его статьи всегда получают самые лучшие отзывы, и все-таки настроение у него было испорчено. Ему совсем не хотелось возвращаться в редакцию и диктовать статью на первую полосу, с гораздо большим удовольствием он сел прямо в Айзенштадте на поезд и поехал в Лейпциг, домой, к Ильзе.

Она с первого взгляда поняла, что он не в духе, — вошел в комнату, даже не спросив о детях.

— Что с тобой, Франк?

Он рассказал, стремясь быть объективным, о тяжелом разговоре с Хёльсфартом и Штейнхауэром. И чем дольше он думал обо всем об этом, чем спокойнее взвешивал все «за» и «против», тем яснее видел, что это была не просто ссора. Их позиции оказались чуть ли не противоположными.

— Все твои теоретические рассуждения мне непонятны, — сказала Ильза. Она сидела рядом и тихонько гладила Франка по спине и по плечам, стараясь ласковыми прикосновениями снять усталость и напряжение.

— Может быть, они и правы в том, что многое оказывается сложнее, чем кажется, когда сталкиваются две стороны одной субстанции. И с точки зрения философии это создает необходимость постановки совершенно новых проблем.

Ильза решила вернуть его с небес на землю.

— Не воспринимай все так трагически. Если бы я была на твоем месте, я бы ни минуты не сомневалась в том, чье мнение должна ценить больше: коллег по редакции и товарищей из окружного комитета, у которых кругозор несомненно шире, или узколобых провинциальных друзей…

Ночью Франк долго лежал рядом с Ильзой без сна, его не отпускали тревожные мысли, и под конец, уже засыпая, он подумал, что все-таки лучше всех на свете его понимает собственная жена.

В двадцать девять лет Ахим в первый раз в своей жизни решил провести отпуск с женой и дочкой в доме отдыха. Комбинат приобрел старую, давно заброшенную гостиницу в горной долине, отстроил ее заново, и теперь профсоюзный комитет распределял туда путевки с большой скидкой. Зимний отдых был еще не слишком популярен, большинство предпочитали проводить отпуск летом, и где-нибудь у воды, лучше всего у Балтийского моря. Но Ахим решил поехать в горы, даже несмотря на то, что последние дни отпуска приходились на начало школьных занятий. Чтобы у Ульрики не было из-за этого неприятностей, он предварительно позвонил Хельмдуккеру. Тот хоть и недовольным тоном, но все же дал свое согласие.

Ахиму необходима была перемена обстановки. Он до того устал, что порою самому себе становился ненавистен. Может, это было связано и с возрастом. Как-то незаметно прошла молодость, и слишком многое из юношеских мечтаний, с которыми не так легко было расстаться, осталось неосуществленным. А может, дело было в его работе, в четырехлетнем сидении на одном месте. Порою ему казалось, что он в своей жизни ничего не сделал, разве что мало-мальски читабельной свою многотиражку. Из-за того что он постоянно вынужден прислушиваться к указаниям сверху, эта работа вообще грозила превратиться в рутину, и не новыми идеями приходилось ему оперировать, а все больше линейкой и ножницами. Разве так он представлял себе свою будущую деятельность, когда просил Мюнца помочь ему стать журналистом? Ему вовсе не хотелось до конца жизни только и делать, что писать, пусть даже с отточенными формулировками, заметки о комбинате…

Конечно, в такие минуты он многое преувеличивал, предъявлял слишком большие требования к себе. Работа, которую он делал в Айзенштадте, отнюдь не была столь бесполезной и бессмысленной, как это порой ему казалось. Другие судили о ней иначе. Кроме того, часто он и сам не знал, откуда проистекает это недовольство собой.

Как бы то ни было, Ахим мечтал об отпуске. Он представлял себе, как хорошо им будет втроем, вдали от всех забот. Чистый, пьянящий воздух Гарца, горы, голубое небо, лыжные прогулки. А по вечерам они будут сидеть у камина.

Отпуск не разочаровал его. Они с Ульрикой и Юлией часами бродили по заснеженному лесу, в доме отдыха было совсем мало народу, и обслуживали их так, словно они были вовсе единственными отдыхающими.

Зима выдалась мягкая, но снежная. Долину пересекал ручей, постепенно превращавшийся в маленькую речушку, на его берегу росли ивы. Вокруг горы, поросшие темными елями. Здесь встречались горные козы — редкие гости в этих местах, юрки, сразу бросавшиеся в глаза благодаря ярко-оранжевой окраске перьев, свиристели из Скандинавии, а однажды он увидел, вероятно, заблудившуюся сибирскую кедровку. По всем приметам должен был ударить мороз, но этого не произошло.

Маленькая Юлия, которую буквально все приводило в восторг: и заснеженные поля, и деревья в серебре, — болтала не переставая и не переставая задавала вопросы. А почему так, для чего это, зачем то?.. Где живет Санта-Клаус? Как хочется сказать ему «спасибо» за чудесные рождественские подарки!