Эрик Нойч - Мир на Востоке

— Значит, в одном пункте мы с вами все же едины, — заявил Кюнау на очередном совещании, — в том, что, пока не выработаем единого мнения по всем вопросам, к массам не выйдем. А следовательно, и вывоз шлака пока прекращен не будет.

— Да мы давно уже обсуждаем не вывоз шлака, — просипел Бартушек, у которого от напряжения вздулись жилы на шее, — а твое самоуправство, товарищ Кюнау… Нарушение партийной дисциплины, хоть бы ты даже дерьмо с комбината вывозил.

И так продолжалось до бесконечности. Обстановка накалялась. Герберт Бухнер и Эрих Хёльсфарт, вынужденные принимать участие в этой бесплодной говорильне, думали только о том, как бы поскорее вернуться на свои рабочие места и заняться разработкой каскадного желоба.

Франк Люттер, присутствовавший, так сказать, в роли наблюдателя и внимательно записывавший все выступления, старался не упустить ни одного аргумента ни с той, ни с другой стороны. Вероятно, он был единственный, кто надеялся, что все же будет принято четкое решение. Иначе он просто не знал, как писать следующую статью.

Наконец решил сказать свое слово Фриц Дипольд. Он догадывался, для чего прислан Бартушек. Партийная дисциплина, неукоснительное соблюдение директив. Хотят устроить показательный суд, чтобы другим неповадно было. Дипольд решил, что, если понадобится, он будет отстаивать свою точку зрения и перед первым секретарем окружного комитета Бюргманом. Они оба прошли через фашистские концлагеря, оба старые борцы… Нет, он, Дипольд, считает методы, к которым прибегает этот хрипун Бартушек, совершенно недопустимыми, это попросту возврат к прежним временам.

— Я вот гляжу, — сказал Дипольд, — как вы тут крутите и вертите, и удивляюсь. Ни один не хочет уступить. Мне кажется, вы друг друга и не слушаете вовсе. Что тут у нас происходит? Гражданская война? Вы что, стоите по разные стороны баррикады? Почему, из-за чего? Из-за того, что шлак, который мы гноили, теперь используется для полезных целей? А кроме того, товарищ Бартушек, ты ведешь себя так, словно мы, из дирекции, ни к чему никакого отношения не имеем, просто, как идиоты, позволили секретарю парткома обвести себя вокруг пальца. Это не так. Предложение Манфреда мы обсуждали, оно показалось нам вполне приемлемым, и мы приняли по этому поводу соответствующее решение. Это во-первых. А во-вторых, это ведь металлургический комбинат, а не шлаковый, поэтому давайте в первую очередь беспокоиться о том, о чем мы обязаны беспокоиться, наша главная задача — давать республике как можно больше металла.

— И все-таки, — уже еле слышно шипел Бартушек, — товарищу Кюнау эта история даром не пройдет. Он-то как раз и должен был нацеливать коллектив на решение основной задачи, стоящей перед комбинатом. И в этой связи всячески содействовать группе, которая занимается разработкой нового метода экономии металла. А он в своих выступлениях этих товарищей высмеивал.

— Тогда и критикуйте его за это. По-моему, достаточно просто поставить ему на вид, — заключил Дипольд.

Столько шума было поднято вокруг этой истории, столько написано в газетах, столько высказывалось сомнений и, наоборот, выдавалось авансов, что нельзя было надеяться на то, что эксперимент на шестой печи пройдет в спокойной и деловой обстановке. Нет, все обставлялось так, словно решается исход какой-то великой битвы, как писали газеты, «битвы за металл».

Через несколько минут все должно было решиться. Эрих даже взмок от волнения. А что, если провал? Вильдбах, видя его состояние, дружески похлопал его по плечу.

Хёльсфарта нервировала толпа зевак: бригадиры других печей, плавильщики, каменщики, случайно оказавшиеся поблизости, члены инициативной группы и бригады «Спутник», слесари из мастерских. Почему-то в этой толпе он выделил двоих, и взгляд его постоянно падал то на одного, то на другого. Лизбет Гариш, которая, уверенно действуя локтями, пробилась в первый ряд, по крайней мере ободряюще ему улыбалась. И Гарри Клейнод… А этому что здесь надо? Пусть бы лучше своей собственной работой занимался. Клейнод спрятался за широкими спинами, но время от времени, вытягивая худую шею, с усмешкой поглядывал на Эриха. Присутствовал и Дипольд, а вместе с ним и другие управленцы. Наступила странная, напряженная тишина, слышен был лишь гул печи, лязг каких-то машин. Все ждали, как будет функционировать «Каскад». Новое устройство представляло собой целый ряд кокилей, расположенных ступенями. Здесь должен был течь шлак, прежде чем попасть в желоб.

Герберт Бухнер, стоявший в нескольких шагах от Эриха, подошел ближе и, натягивая огромные огнеупорные перчатки, произнес:

— Пора, Рыжий… Пожелай нам ни пуха ни пера.

Он направился к выпускному желобу, теперь Эриху уже не было его видно, и он почувствовал себя совершенно одиноким. Когда они закончили свой «Каскад», они были убеждены, что все сделали правильно, но как поведет себя шлак? Теперь все зависело от тех, кто стоит у печей.

Вдруг Эрих вспомнил давнюю историю. Когда они в присутствии премьер-министра запускали первую низкошахтную печь, он на глазах у нарядной толпы пронес факел и зажег лишь облитые мазутом, чтобы как следует дымили, дрова. Это была просто показуха, боялись признаться в недоделках. Теперь, слава богу, никого не надо обманывать. Или они справятся с этим шлаком и содержащееся в нем железо осядет в кокилях, или вся их работа, многомесячные ночные бдения, бешеная сборка кокилей — все напрасно… И снова он увидел недоверчивую ухмылку Клейнода и подбадривающую улыбку Лизбет.

Вдруг молнией сверкнула выплеснувшаяся из печи огненная лаза, раздался шум, напоминающий раскаты далекого грома. Огненный шлак хлынул в кокили, поток задерживался на каждой ступени, словно перед плотиной, и тек точно по предназначенному ему пути. Первая часть эксперимента удалась.

Тишина, царившая только что в цеху, разом взорвалась. Некоторые даже зааплодировали.

Эрих махнул рукой, заставляя их смолкнуть.

Тут появился Бухнер. Наблюдать за дальнейшим ходом плавки он поручил Оскару Винтерфалю.

Разливочным ковшом Бухнер взял из кокиля, находившегося в центре каскада, пробу и налил расплавленную массу в глиняную форму. Казалось, прошла целая вечность, пока жидкость застыла. Инженер Вильдбах разбил форму, проверил ее содержимое и произнес, как всегда, деловито и спокойно:

— Металл отделился. Нет никаких сомнений. Металл отделился.

Эриху казалось, что в эту минуту он громко вскрикнул. На самом же деле от жары и волнения горло перехватило, и он не мог издать ни звука. Он только почувствовал, как сильные руки Бухнера сдавили его в объятиях. Герберт сбросил каску и рукавицы и с такой силой обнял Эриха, что у того потом горело лицо, исколотое щетиной.