Эрик Нойч - Мир на Востоке

И на Манфреда Кюнау эксперимент, несомненно, произвел сильное впечатление. Он услышал слова Вильдбаха, увидел, как вне себя от радости обнимаются оба бригадира, и в этот момент окончательно понял, что планы его рухнули. Теперь ему уже никто не доверит принимать самостоятельные решения. Дипольду не удалось отстоять его — в окружном комитете затеяли персональное дело, его обвиняли в злоупотреблении властью и нарушении принципа коллективного руководства. Если эти формулировки будут приняты, ему в парткоме не усидеть.

Сославшись на какие-то неотложные дела, Кюнау вышел из цеха. Высокий и худощавый, он казался теперь сгорбленным, словно поражение придавило его.

Нет, он не сможет заставить себя поздравлять инициативную группу с успехом, он сам себе теперь признавался, что недооценил этих людей. Слишком горьким было сознание того, что он, секретарь парткома, отважился уже дважды рискнуть — не просто говорить о необходимости идти на риск, а на самом деле рискнуть, — и теперь, как и когда-то, ему грозило за это наказание. Гибель рабочего, упавшего с колошника, противодействие группе Вильдбаха… Теперь он был уверен, что ему все припомнят.

Надо уходить самому, решил было Кюнау, но потом рассудил иначе: нет, просто теперь он ни на миллиметр не отклонится от предписаний, а все эти борцы за партийную дисциплину пусть утрутся…

Эксперимент с «Каскадом» состоялся в пятницу. Субботу и воскресенье Кюнау провел с белокурой Марго, которую он, можно сказать, поймал на слове, когда во время скандала на шихте она, показывая свои руки, кричала: «Со мной никто больше не хочет спать». А в понедельник первым долгом пошел на пульт управления, к Хансу Дорендорфу.

— Послушай, Ханс, — сказал он, глядя на лампочки, — мы должны создать новую инициативную группу. И на сей раз под моим руководством. Это партийное поручение, если хочешь. Колошниковые газы — вот в чем проблема. Они до сих пор никак не используются, просто сгорают в факелах. Но мы ведь можем использовать их для отопления. В том числе и для отопления квартир наших рабочих в Айзенштадте. Для этого нам необходимо лишь соответствующим образом перестроить работу электростанции. Ты чрезвычайно подходящий для этого человек… На завтра я назначаю совещание.

Дорендорф выслушал Кюнау и с сомнением покачал головой.

— Звучит, конечно, убедительно. Но только, пойми меня правильно… — До Дорендорфа уже доходили слухи, что с этой идеей носятся Бухнер и Хёльсфарт. — Я никому не хочу перебегать дорогу, вмешиваться в то, к чему не имею никакого отношения.

— Как вмешиваться? Речь идет об улучшении условий жизни тысяч семей. Этого вполне достаточно для того, чтобы не говорить, а действовать.

И Манфред Кюнау добился успеха. Группа была создана и проделала большую работу. Вскоре большинство квартир в Айзенштадте отапливались даровым газом.

Кюнау ликовал: он всем показал, на что способен. Теперь, он считал, его не смогут ни в чем упрекнуть.

Но Ахим Штейнхауэр, наблюдая за ним, пришел к выводу, что первые давние его впечатления подтверждаются: все поступки Кюнау рождены его импульсивностью и честолюбием.

Равнина тяжко вздыхала под затяжными осенними дождями. Реки бурлили, вода поднялась и захлестывала берега. Поселок Лерхеншлаг, расположенный в низине, за короткое время превратился в болото. Грязь вперемежку с первым снегом, который выпадал по ночам, а в течение дня постепенно таял, сделала дороги, которые только в насмешку можно было обозначить этим словом, и вовсе непроходимыми.

Зима ли на дворе, лето, весна или осень, по Лерхеншлагу не пройти — либо грязи по уши, либо пыли.

Казалось, жители поселка свыклись с таким положением. В конце концов, мириться с этим им приходилось уже почти сорок лет. Да и что могло измениться? Многие поселились здесь совсем молодыми и теперь, возможно, шагали по последней дороге своей жизни, когда не так важно, по чему ты идешь: по чистому асфальту или по глубоким лужам. А пока все по привычке запасались резиновыми сапогами — благо их в достаточном количестве производила граубрюккенская фабрика, — заполняли погреба съестными припасами, словом, готовились к зиме, как жители Крайнего Севера.

И только Ханна не хотела с этим мириться.

Она, правда, уже из писала писем, после того как ее, можно сказать, публично высмеяли, но теперь ее терпение лопнуло.

Последней каплей стали несколько десятков ящиков с апельсинами, которые снова разожгли конкурентную борьбу между кооперативным магазином и частной лавчонкой Воннигкайта.

Дело в том, что Воннигкайт получил эти прекрасные, сверкающие, тщательно упакованные в шелковистую бумагу дары далекого Марокко еще до начала затяжных дождей. А кооператив ничего не успел получить — грузовик с апельсинами застрял где-то по дороге в грязи, и водитель, еле выбравшись из трясины, почел за лучшее вернуться в город.

Итак, чаша терпения Ханны переполнилась. Теперь даже самые верные ее покупатели бежали к Воннигкайту и, поскольку дело было накануне рождества, покупали у него не только апельсины, но и многое другое: муку, сахарную пудру для пирога, сладости, алкогольные напитки.

И тогда Ханна решила, что настала пора действовать. В первую очередь она, конечно, отправилась к Менне Моосшвамму, домик которого находился на соседней улице. Моосшвамм, с тех пор как вышел на пенсию, был секретарем партгруппы.

Уже в сумерках она, пробираясь по грязи и лужам, несколько раз увязала в глине. Наконец добралась до домика, увидела, что в гостиной горит свет и работает телевизор, и постучала в окошко.

За прозрачной занавеской возникла широкоплечая фигура.

— Кто там?

— Мне надо с тобой поговорить, Менне. По партийной линии.

Он только крякнул, увидев, в каком виде явилась Ханна. Тренировочные брюки, которые она надевала под юбку в холодные дни, были до колен забрызганы грязью. Опершись на стул, Ханна принялась прыгать то на одной, то на другой ноге, стаскивая совершенно мокрые боты.

— Отвернись-ка, — велела она, задирая подол платья, — я и брюки сниму.

— Зачем?

— Да я в грязи с ног до головы! Минна же трет все без конца, как я к вам в таком виде зайду?

Она сняла пальто, платок, осталась в одних чулках, но, обнаружив, что и они оставляют мокрые следы, сказала:

— Давай лучше в кухню пройдем.

Там они и уселись, и после обмена обычными вопросами о здоровье, о детях и о внуках, после того как жена Моосшвамма сварила им кофе, Ханна рассказала о том, что не давало ей покоя. Апельсины — это ведь как маленькие солнца в декабре, а из-за этой чертовой погоды их в кооператив не доставили. А Воннигкайт смеется и потирает руки. Почему так получается? Разве это справедливо? Только потому, что не находится никого, кто построил бы наконец в Лерхеншлаге нормальную дорогу.