Юрий Козлов - Новый вор

Но Буэнос-Айрес не был Лондоном. Здесь не любили людей, разговаривающих на английском. На вокзале Перелесов хотел взять билет на поезд до водопадов Игуасу (это было одно из немногих чудес света, которое он ещё не видел). Он долго изучал рельефную карту Аргентины на вокзальной стене (она напоминала повешенную вялиться бугристую рыбу), пока его сердито не отпихнул усатый мужик в длинном до пят кашемировом пальто и в белом шёлковом шарфе двумя полотнами поверх лацканов. Неужели не успел налюбоваться картой родной страны, удивился Перелесов. Мужик был удивительно похож на дона Игнасио. Если здесь так себя ведут культурные (в дорогих пальто с шёлковыми шарфами) люди, подумал Перелесов, чего ждать от народа? На лбу, что ли, у меня написано, что я люблю английский язык? Кассирша сразу замахала руками, едва только он приветливо разинул рот: «Hi, my dear!» Парень в банке, где он менял евро на песо, посоветовал ему не болтать на улице по-английски. В отеле и в магазинах можно, уточнил он, в ресторанах лучше воздержаться. «Плюнут в мясо?» — встревожился Перелесов. «Это в лучшем случае, — ухмыльнулся парень, — ты даже представить себе не можешь, что вытворяют аргентинские официанты».

Легче стало только когда он перешёл на португальский.

На reception Перелесова ожидало запечатанное послание. Какого очередного урода я должен здесь опекать, подумал он, раздражённо вскрывая (он был из невиданно прочной бумаги) конверт. Девушка с бейджем «Graciela» на reception сжалилась, протянула серьёзные, как для стрижки овец (о другом их возможном использовании Перелесов думать побоялся), ножницы. «Это для цветов, когда надо подровнять букет», — объяснила она. «Там цветы не растут, только плохие новости». — Перелесов не стал читать письмо при девушке, унёс в номер.

Послание извещало Перелесова о необходимости срочно представить в колледж отчёт о его волонтёрской деятельности в Сиднее и Буэнос-Айресе, а также ответить на очередную (сколько их было!) анкету, расставляя в пустых клетках предложенные на выбор геометрические фигуры. Это было совершенно невозможно, но на сей раз фигуры в поступившей на его многократно и сложно запароленный e-mail-ан-кете были в виде… головок цветов. Перелесов подумал, что сходит с ума. Подобное ощущение стало для него во время обучения в колледже Всех Душ привычным. Он, можно сказать, приспособил к нему свою душу, более того, обнаружил в нём некую прелесть. Оно не отменяло жизнь, а, напротив, сообщало ей новое измерение, наполняло чувством избранности и превосходства. Перелесов смирился с периодическими приступами сумасшествия, геометрическими фигурами, нелепыми вопросами в анкетах. Ему стало казаться, что это и есть настоящая жизнь. Новое состояние он отныне воспринимал как скальпель (или выданные симпатичной Грасиелой ножницы), которыми можно вскрыть… всё!

Странным образом на симпозиуме по новым поколениям кормовых семян ему не была определена исчерпавшая все мыслимые сроки существования свинья , перед которой он должен был рассыпаться бисером. Затеянный фирмой «Монсато» — она была монополистом по выращиванию этих, дающих бешеные урожаи, семян — симпозиум показался ему довольно скучным. Дискуссия, как цирковая лошадь, ходила по кругу. Представители Нигерии, Венгрии, Парагвая жаловались на увеличивающуюся с каждым посевным периодом цену на монсатовские семена, а также на то, что на полях, где они единожды были высажены, местные сорта пшеницы и других злаков всходить отказывались. Вице-президент «Монсато» (на сей раз не старец, а комбинированной национальности безвозрастный хлыщ — для белого слишком тёмный, для негра — светлый, для китайца не вполне жёлтый, для индуса — недостаточно пухлый, одним словом, современный всечеловек ) заученно отвечал, что генетики фирмы работают над тем, чтобы сделать уникальные семена многолетними, дешёвыми и пригодными для всех континентов, включая (исключительно по мнению теплолюбивых арабских мореплавателей) белую задницу мира — Антарктиду. Когда его особенно допёк пожилой хиппарь — сельский пастор из Венгрии, хлыщ напомнил тому евангельскую классику: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода». Но пастор не успокаивался, и хлыщ, окинув его внимательным взглядом с фиксацией выглянувших из-под белого колечка религиозного воротника зигзагообразных татуированных молний и забранных в пучок седых волос на затылке, свойски подмигнул пастору: «John Barleycorn must die!» , напомнив уважаемому баптисту знаменитую композицию группы Traffic времён его дорели-гиозной мотоциклетно-психоделической юности. Скользящий образ грядущего, произрастающего из монсатовских семян мира, открылся Перелесову в похоронных по Джону Ячменное Зерно словах комбинированного всечеловека: мёртвые зёрна дают невообразимый разовый урожай, но на следующую посевную необходимы новые мёртвые зёрна. Жизнь держит за глотку тот, кто знает, как превращать мёртвые зерна в плодоносящие големы.

Вечером, прогулявшись по пешеходной торговой улице Флорида, где ему непрерывно совали листовки с разделёнными лентами стрингов сочными женскими ягодицами (лица и другие части тела у скрашивающих досуг туристов дам местные законы демонстрировать почему-то запрещали), Перелесов, перекинувшись парой слов с Грасиелой (нечто похожее на интерес появилось в её глазах после того как он стал общаться с ней на португальском), засел за присланный вопросник.

Если английский язык, хоть его и не любили в Аргентине, был чем-то вроде отмычки для самых рискованных мыслей, что представлял из себя практиковавшийся в кёльнском колледже графический язык геометрических символов? Кто, как, опираясь на какую базу данных будет расшифровывать ответы Перелесова? Как, вообще, можно уложить длинную, как стручок спелыми горошинами, набитую смыслами мысль в один-единственный графический символ?

Он долго размышлял, какой из предложенных цветочных фитюлек выразить впечатление от сиднейской конференции Института демократии и Общества пилигримов. Взгляд упирался в лепесток, отдалённо напоминающий S(как доллар, всплыло в памяти фрейдистское российское определение этой змеиной буквы латинского алфавита), но с наложением поверх буквы (знака) X.

Ну да, обрадовался Перелесов, докладчики на конференции констатировали, что у полинезийцев и других коренных народов Южного полушария по каким-то причинам отсутствует чувство собственности. Всё у них общее, как и — ничего , к чему они неудержимо стремятся, заполучив хоть что-то . Ему вспомнился показанный на конференции фильм, снятый, кажется, в Восточном Тиморе возле пункта бесплатной выдачи местным жителям продуктов и товаров первой необходимости. Четверо пошатывающихся, крепко поддавших косматых ребят тащили новенький, только-только высвобожденный из коробки холодильник. В какой-то момент он показался им тяжёлым и ненужным, и они с хохотом швырнули его в болотистую канаву, перепугав лягушек и похожую на цаплю птицу, промышлявшую в этой канаве. А по другой дороге, размашисто и студенисто колыхаясь, бежали определённо не изнуряющие себя диетами представительницы женского пола, расшвыривая в стороны упаковки с прокладками, памперсами, отрывая рукава у свитеров и халатов. Кое-что из бесплатно выданного, впрочем, полинезийские люди донесли до битой железной будки с зарешечённым вместо окна проёмом, сквозь который находившийся там человек (была видна только его похожая на палку вылезавшая рука) выдал ребятам в обмен на утюги, тостеры и… фаллоимитаторы (?), но, может, и блендеры (Перелесов не разглядел) несколько бутылок рома, которые были немедленно откупорены и (под строгий глазной контроль) пущены по кругу.