Юрий Козлов - Новый вор

Перелесов, когда Авдотьев ставил свечки за здравие, спрашивал его про мать будущего ребёнка, но тот помалкивал. «Обязательно познакомишься, — смягчился, когда Перелесов развернулся, чтобы уйти из храма. — Это только кажется, что человек где-то далеко, а он — вот он! — рядом. Да ты её знаешь!» Перелесов даже повертел головой по сторонам, желая разглядеть в церковном полумраке таинственную мать, но Авдотьев уточнил: «Когда придёт время».

На похоронах он долгое время принимал за неё насупленную девушку в длинной чёрной юбке и низко надвинутой косынке, из-за чего как-то не хотелось пристально её рассматривать. Она носила на руках добротно (по-зимнему) упакованного младенца. В автобусе Перелесов почему-то вспомнил про библейскую «Валаамову ослицу». Он подсел к суровой девушке в надежде, что та заговорит, но выяснилось, что это не мать, а невысокого ранга духовная особа, по всей видимости, тоже трудница , специализирующаяся по уходу за младенцами, попросту говоря, нянька. Истинная же мать оформляла какие-то срочные документы и должна была появиться «вот-вот», а «на кладбище точно». Самолёт Перелесова во Франкфурт-на-Майне улетал раньше этих «вот-вот» и кладбищенского «точно». В Москве в ту пору были чудовищные пробки. Он бы (вот это точно!) не успел в Шереметьево, а потому незаметно выскользнул из похоронного автобуса на каком-то перекрёстке. Последнее, что он запомнил из того печального дня, — задумчивый и не по-младенчески серьёзный взгляд авдотьевского сына из зимнего «конверта». Он словно хотел заговорить, но понимал, что пока рано. Время не пришло? Окружающие не поймут?

В (московской) школе у Перелесова была кличка Сова , а у его друга Авдотьева — Дот . Перелесов смотрел на Максима, и ему казалось, что дот , как Театр Петра Фоменко на набережной Москвы-реки, как бетонный гриб, вылез из-под земли, где прятался восемнадцать лет, а он совой летает вокруг него, пытаясь заглянуть внутрь. Но нет. Всё ещё рано?

— Чем она занимается? — Перелесов решил действовать, как советский солдат, пленивший под Сталинградом господина Герхарда. Хотя тогда ещё не господина, а… кого? Сына полка? Но были ли такие у немцев? Он категорически отмёл неуместное сходство героического советского воина с гориллой. Мало ли что показалось обезумевшему от страха юному фашисту? Неизвестный герой в лучшей русской традиции, прежде чем вырубить одним ударом сопливого гитлерюгендовца, мудро лишил засевшую в окопах фашистскую сволочь провианта и шнапса. Он как будто предвидел, что через семьдесят с лишним лет Россией будет управлять не Сталин (тот бы определённо заинтересовался неубиваемым автомобилем), а Сам, призывающий соратников и товарищей по управлению страной смотреть в корень. Только на дереве, в корень которого призывал смотреть Сам, вечные машины не произрастали. Корень этого дерева, как ядерная вакуумная пульпа, вытягивал из земли нефть, газ, уголь, железную и медную руду, редкоземельные с экзотическими названиями металлы. Это был, как считал Сам, царь-корень, по велению Господа, не иначе, просверливший землю России. Сам и его люди несли бессонную вахту вокруг взметнувшегося от корня древа, где вместо листьев шелестели дензнаки, а внутри ствола бежали не сок и смола, а цифровые банковские символы. Пропуск к древу, собственно, и был смыслом существования, начальствующего от Москвы до самых до окраин сословия. По служебной (приграничной) надобности Перелесову приходилось бывать в забытой Богом российской глубинке. Его восхищало умение местных руководителей полноценно и качественно жить без оглядки на окружающую нищету. Их особняки гордо высились среди непроезжих дорог, разгромленных цехов, заросших полей и дощатых сортиров, как крепости, форпосты нового общественного уклада, которому учёные пока не подобрали подходящего названия. Царь-корень, как борщевик, воспроизводил себя везде, где распределялись деньги и существовали хоть какие-то бюджеты.

А вот у войны, подумал Перелесов, корешок иной, как в зубе мудрости: оружие, кормёжка, отвага. В оружии у русских и немцев под Сталинградом недостатка не было. С отвагой сложнее из-за диаметрально противоположного её толкования воюющими сторонами. Поэтому советский солдат, из-за воображаемого господином Герхардом сходства с которым рассталась с жизнью горилла, как опытный стоматолог, взял гитлеровцев за самое уязвимое, мягенькое, готовое в любое (как только жратва и шнапс исчезнут) мгновение подгнить ответвление корня. Это был беспроигрышный вариант. Фашисты уж точно и помыслить не могли ходить за едой в русские окопы, потому что не факт, что она там была. Оружие, конечно, у них оставалось, а вот отвага определённо шла на убыль. Голодная отвага была в ту войну исключительно русским ноу-хау!

Теперь он знал, зачем к нему (с подачи матери, других вариантов не просматривалось) пожаловал Максим. Но у них на меня ничего нет, подумал Перелесов, никакого компромата, шантаж маловероятен. Ну да, наведывался в контейнер на набережной Москвы-реки. А кто по молодости не наведывался?

— Работает в конторе, — удивлённо посмотрел на него Максим, определённо не разделяя интереса Перелесова к его матери. — Я, собственно, по другому вопросу.

Но как тогда быть с глубинной немецкой отвагой, никак не мог отлепиться мыслями от военных дел Перелесов. Зачем-то же господин Герхард пошёл добровольцем на фронт, да ещё в самое пекло — под Сталинград? Явно не за деньгами. И Авдотьев, изобретая оптическую ловушку для зелёного луча , чтобы смотреть на динозавров, или генератор-передатчик, чтобы собирать пауков, совершенно не думал о деньгах. Они хотели (каждый по-своему) изменить мир. Это были явления разного порядка, но каждое произрастало из собственного, какого-то иного, не царского корня.

Нет, Перелесов не понимал таких людей, как господин Герхард и Авдотьев. А вот ты мне, дружок, понятен, ласково посмотрел на Максима, хочешь срубить по-лёгкому бабла… Ладно, пустым я тебя не отпущу, старая дружба с твоим отцом чего-нибудь стоит. Да и очки (Пра носила их до самой смерти, даже в шутку, если, конечно, это можно считать шуткой, просила себя в них похоронить, как иначе, спрашивала она, я увижу Бога, которого нет?) были хороши. Поэтому их и украли в больнице.

— Я догадываюсь, — отечески улыбнулся Перелесов Максиму, — по какому ты вопросу.

— Отлично! — Максим вытащил из кармана конверт, положил на стол перед Перелесовым.

— Это… что? — растерялся Перелесов.

— Семь тысяч евро, — ответил Максим, развернулся, пошёл к двери.

— Стой! Зачем… Какие ещё семь тысяч евро? — спрятал руки в карманы Перелесов. Ему сразу увиделась врывающаяся в кабинет свирепая группа захвата с наручниками.