Юрий Козлов - Новый вор

«Удачно съездили, — он всё же отобрал у господина Герхарда велосипед, покатил сам. — Я рад».

Он не врал. Возвращение мужа матери к жизни освобождало его от множества проблем.

«Me too», — усмехнулся немец, вонзившись взглядом в футболку пробегавшей по спортивной дорожке девушки. Груди под буквами бились внутри футболки, как крупные рыбы в тесном садке.

С таким-то бюстом, удивился Перелесов, как без «too»? В голову даже закралась сексистская мысль, что как раз для умножения «too» и бежит распаренная девушка в тесно облепивших (нижний) бюст леггинсах.

«Гарантий нет, — вздохнул господин Герхард. — Это не исцеление, это что-то другое».

«Но результат налицо», — констатировал Перелесов.

«Он был седой, похож на обгоревшую кость, я так и не понял, сколько ему лет, — задумчиво произнёс господин Герхард. — Оставил меня на берегу реки с биноклем, а сам поднялся на гору в полукилометре примерно вверх по течению».

«Как в книге Кастанеды», — заметил Перелесов.

«Слышал про него, но не читал, — пожал плечами господин Герхард. — Я смотрел в бинокль, но он вдруг исчез, а потом вышел из воды там, где я стоял. Я не видел, как он спрыгнул, как плыл. Он сказал, что понимает моё удивление, но это вовсе не означает, что он, как и я, не умрёт. А потом добавил, что смерть — самый интимный момент в жизни человека».

«А дальше?»

«Ничего особенного, какие-то отвары, истолчённые коренья, компрессы, ингаляции, мануальная терапия, что-то типа гипноза. Когда прощались, сказал, что не знает, много мне осталось или мало, но в любом случае, даже если завтра, я уйду в разуме и с достоинством, а не раздавленным обездвиженным овощем в памперсах и с трубкой в носу».

«Дай-то Бог, чтобы подольше».

Перелесов прикинул, что уже завтра может вернуться в Кёльн, сдать оставшиеся экзамены (они в колледже назывались собеседованиями по предметам) и спокойно ждать предложений по трудоустройству. Ему, как сталинскому соратнику Кирову, «чертовски хотелось работать» . Киров, Горький, Бухарин, другие советские деятели часто употребляли в тридцатых годах это определение применительно к самым разным обстоятельствам. А ещё, вспомнил Перелесов, Киров, выступая на партийном мероприятии, весело острил, что черти скучают у ворот преисподней, мало отправляют туда чекисты людишек. Как хорошо, подумал он, что следы этого Кирова — памятники, названия городов и прочее — смыли брандспойтом. Но, вздохнул, Пра бы со мной не согласилась.

«Он не знает, кто такой Иисус Христос, — ответил господин Герхард, — они верят во что-то другое».

«Более действенное?»

«Более конкретное и избирательно интерактивное, — туманно (а как иначе?) пояснил господин Герхард. — Их вера там, где был шаман с момента исчезновения с горы до появления на берегу».

Некоторое время шли молча, вслушиваясь в поскрипывание велосипеда.

«Перед отъездом я добавил пункт в завещание, — прервал паузу господин Герхард, — чтобы меня похоронили в Парагвае, в нашем пантеоне в Альта-Парана. Не было никакой уверенности, что вернусь обратно, да ещё на своих ногах. Хотя, конечно, я не заслужил Альта-Парана. Я всего лишь рядовой, и к тому же был в плену».

«Что за пантеон?» — Перелесов знал, что в Южной Америке прячутся недобитые нацисты, но никогда не слышал про пантеон.

«Назовём это нашим зарубежным кладбищем ветеранов, — не стал вдаваться в объяснения господин Герхард. — Немецкий народ ограблен по части героев и воинской славы. Две мировые войны — мимо! Только я знаю по Сталинграду пятерых, кто достоин высших воинских почестей. Они держали подвал под развалинами два дня против русской штурмовой роты. И держали бы дальше, если бы ваши не подогнали с другого берега танки. Ладно. — Он махнул рукой, закрывая, как понял Перелесов, тему своего чудесного исцеления. Исцелившись, господин Герхард предсказуемо начал думать об исцелении Германии и о том, как несправедливо обошлись с героями вермахта под Сталинградом. — Поговорим о тебе».

Перелесов молчал. Он никогда ничего не просил у мужа матери. Привык, что тот, как Воланд в романе Булгакова, даёт не спрашивая.

«Ты сам-то бываешь на кладбище?» — спросил господин Герхард.

«В Парагвае?»

«Там тебе делать нечего, — строго посмотрел на него немец. — На Кунцевском в Москве, где похоронена твоя… Urgroßmutter?»

В совершенстве освоивший русский язык в плену, муж матери не знал (или забыл) слово прабабушка . Он жил в послевоенной России вдов, сирот и быстро уходящих мужиков-победителей, откуда ему было знать это слово? Отдельные прабабушки появились в СССР лишь к началу восьмидесятых.

«Пра…» — растерянно пробормотал Перелесов.

Немец и Пра были двумя полюсами его жизни. Между ними пролегал материнский меридиан. Он точно не знал, сходились ли когда-нибудь полюса, виделись ли Пра и господин Герхард.

«Давно не был. Позор, — признал Перелесов. — То Сидней, то Буэнос-Айрес, загоняли по волонтёрским командировкам».

«Скоро сможешь бывать чаще, — успокоил господин Герхард. — Будешь работать в России, в аппарате правительства».

«Бюджет? Инвестиции? Госимущество?»

«Пройдёшь по кругу, — остановился немец. Всё-таки устал, отметил Перелесов. Шаманы, конечно, творят чудеса, но теннис в девяносто — это слишком. — У них пока нет структуры, занимающейся приграничными территориями, но скоро появится. Ориентируйся на это».

Перелесов обрадовался работе в России. Туда отправляли лучших. Начальствующий народ из правительства, госкорпораций, международных финансовых учреждений жил там в огороженных, охраняемых резервациях, практически не соприкасаясь с другой жизнью. Российские министры не стеснялись открыто владеть тысячеметровыми квартирами и загородными дворцами. В Европе за это чиновников сажали в тюрьму, в России — вешали на грудь ордена. А ещё Россия, как между делом сообщил «Вестник ЮНЕСКО», давно и с огромным отрывом держала первое место в мире по числу юмористов, хохмачей и эстрадников, отмеченных высшими государственными наградами. Перелесов пока не знал, как к этому относиться, но точно знал, что скучать в России не придётся. Правда, иногда случались осечки. Русская девчонка с младшего курса поведала ему, что президент выгнал из администрации её папу после того, как побывал у них в особняке на Воробьёвых горах и папа показал ему семидесятипятиметровый четырёхдорожечный бассейн. Обиделся, смеялась девчонка, что у него в Горках всего лишь пятидесятиметровый. Боже, кто нами правит! И где сейчас папа, поинтересовался Перелесов. На передержке в Совете Федерации, махнула рукой девчонка. Полечу на выходные домой, сообщила она, хочешь со мной — поплаваем в нашем бассейне.

Семьдесят пять метров, уязвлённо подумал Перелесов, а у ветерана борьбы с большевизмом, героя вермахта, едва не сложившего голову в Сталинграде, — всего десять и открытый, надо каждый день чистить.