Евстахий Рыльский - Станкевич. Возвращение

— Это конец, да, конец России.

— Что вы там говорите, Константин Кириллович, — закричал Нерненко, — совсем даже наоборот. Я считаю, что для нас это великолепный шанс. Извольте почитать еще, настроения самые патриотические, самые!.. Эта война будет для нашей усталой, раздираемой конфликтами России очищением. Великое очищение, вы поймите, Константин Кириллович, катарсис!

Костя махнул рукой и попросил дать ему папироску.

Станкевич уехал ранним утром следующего дня. Когда он сидел уже в бричке, увозившей его на станцию, Костя крикнул ему что-то из окна комнаты. Он был в алом халате, из-под которого торчала ночная шелковая рубашка. Станкевич сделал движение, словно собираясь вылезти и подойти к окну, но Костя замахал руками и опустил штору. Потом он не раз жалел, что не подошел и не переспросил. Может, Костя хотел сообщить ему нечто важное, нечто такое, что собирался сказать давно, но откладывал на потом, полагая, что еще представится случай? Так он никогда и не узнал, потому что никогда больше не было возможности увидеться с отчимом. Войну он провел в Одессе. Мобилизация по причине возраста его обошла. Он работал в комитете опеки над ранеными моряками. Отречение царя и Февральскую революцию он воспринял с облегчением и с общим для всей русской интеллигенции убеждением, что пришел, надо полагать, конец чему-то, может, весьма живописному, но вместе с тем и анахроническому, что называлось российским самодержавием.

Программа Керенского была ему безразлична, как безразлична была, по существу, политика, но он не нашел в ней ничего такого, что могло б вызвать протест, занимайся он политикой всерьез. Большевистская революция представлялась ему следствием той безалаберщины и бестолковщины, какая пришла вместе с либерализмом. Он отнесся к ней с неприязнью, соединенной с надеждой, что вскоре кто-нибудь свернет ей шею. Кем должен был быть этот «кто-то» — он не думал, как не думали и тысячи других, рассуждавших подобным же образом.

Революция не понравилась Одессе. Город был слишком пестрый, впечатлительный и грешный, чтоб суровость и серость большевиков в сочетании с исходящим от них душком навязчивой экзальтации могли произвести на кого-либо благоприятное впечатление. И потому вступление австрийцев и немцев рассматривали как не слишком почетный, но все же пока приемлемый выход из положения.

Где-то в начале февраля Станкевич узнал от Абрамова, офицера, изгнанного из армии Советом солдатских депутатов, с которым он игрывал в бильярд в кафе Дорошевского, что генерал Лавр Корнилов организует корпус кадровых офицеров, задачей которого будет наведение порядка в России.

Через две недели они двинулись к Корнилову, который с горсточкой офицеров пробивался в Екатеринодар. Вопрос о том, почему так поступил Станкевич, был столь же бессмысленным, как вопрос, почему крутятся колеса, когда экипаж в движении. Столь же бессмысленным было бы и предположение, что это решение может принести ему некую выгоду. То была абстракция, чисто интуитивное решение, без идеи, без эмоции и без участия разума. Большевики грозили ему не более, чем кому бы то ни было другому из его среды. Он не был ни буржуем, ни помещиком, не был замешан в махинациях или интригах, не имел ни связей при дворе, ни друзей-аристократов. Он не служил в гвардии, не учился в пажеском корпусе. Он окончил хорошее военное училище, его товарищами были сыновья врачей, адвокатов, ремесленников, даже богатых крестьян. Он не гноил солдат в окопах на фронте, не расстреливал за пораженческие настроения. Чем была для него программа Корнилова, жесткая, юнкерская? Абсолютно ничем. Царь, двор, великая Россия — то были чуждые ему понятия. Он любил эту страну, но не чувствовал по отношению к ней ни долга, ни обязательств. Со всем этим обстояло, пожалуй, как с бильярдом, в который он последнее время дулся с утра до вечера: результат партии был безразличен, его увлекал сам процесс. Кроме того, делать ему было нечего.

Когда он представился сухому невысокому генералу, тот не стал добиваться, отчего он просится в строй, и это его порадовало. Вопросы были короткие и деловые: звание, ордена, продвижение по службе, был ли на фронте, возраст, состояние здоровья. В своих ответах он ничего не приукрасил. Когда пробурчал год рождения, худое калмыцкое лицо генерала скривилось в гримасе неудовольствия: пятьдесят восемь лет, многовато, выдержит ли? Кампания предстоит тяжелая. Пока не хватает всего. Людей у него несколько тысяч, а перед ними море большевистской анархии, тут же под боком формируется стотысячная армия Сорокина. Впрочем, с офицерским аттестатом он берет всех. Звание пока солдатское и никаких обещаний и гарантий на будущее.

Он записался в корпус Корнилова в начале марта 1918 года, теперь середина ноября 1919-го. Двадцать минувших месяцев — марш в колонне, наступление в цепи — падай-вставай, — опять наступление в цепи, марш в колонне. Он начал с боя за Афипскую и ее захвата, там офицерам представился случай довооружиться и раздобыть кое-какие боеприпасы. Он переправился через Кубань, брал Екатеринодар, где странным и глупым образом погиб Корнилов. Потом, уже под водительством Деникина, они двинулись на северные кубанские станицы, добывая внезапными бросками оружие, фураж и жратву у большевиков. Постепенно волчьи стаи офицеров стали отъедаться и приводить себя в порядок. В апреле или мае явился трехтысячный отряд юнкеров генерала Дроздовского, который, огрызаясь направо и налево, пробился из Румынии через Украину на Кубань. То была солидная помощь, и теперь Добровольческая армия насчитывала десять тысяч штыков, была неплохо вооружена и снабжена продовольствием.

Перед ней отступала стотысячная армия Сорокина и весь большевистский фронт. Красные угрожали, судили командующих, митинговали, яростно бились, не щадя ни людей, ни снаряжения.

Белые на каждом шагу противопоставляли им спокойствие, тактику, железную дисциплину, последовательность и индивидуальное владение приемами боя. Куда ударяли, там побеждали. Рвали на куски большевистский фронт, затем этот фронт методично и последовательно уничтожали по частям. Дроздовский, Марков, Тильмановский, Казанович, Боровский — генералы тридцати с небольшим лет — внимательно, решительно и искусно вели отряды своих юнкеров редкими цепями в бой. Силы красных были во много раз больше, но офицерские полки противопоставляли им холодный расчет, решительность и незаурядное военное искусство. В конце июля разгромили Сорокина, перепахали большевистский фронт, и Деникин стал хозяином Кавказа, Кубани и восточного Причерноморья.

Ранней весной 1919 года Добрармия, обросшая уже кубанскими и донскими казаками, новыми добровольцами, беженцами из центральной России, дезертирами из Красной Армии, бандами уголовников, отрядами кабардинских, текинских, балкарских ханов и князьков и другой всевозможной сволочью, как выражались юнкера, ударила широким фронтом от Дона до Днепра на Москву. Кончился романтизм ледового похода и отчаянных рейдов, началась методическая, нормальная война, которая велась с помощью танков, самолетов, тяжелой артиллерии. Большевики, разбитые, дезорганизованные, видящие всюду измену, отступали в беспорядке, бросая оружие и амуницию. Армия под началом Деникина, теперь уже главковерха, была велика, разнородна, хорошо вооружена, снабжалась союзниками, чьи суда всю зиму подвозили в черноморские порты продовольствие, лекарства, оружие. Добровольцы слились с армией. Стали одним из ее элементов. Но, отдавая себе отчет в своем значении и боевой ценности, с презрением посматривали на прочие формирования, в особенности на казаков, которые платили им той же монетой. Армия была разнородна, именно поэтому ее раздирали амбиции, эмоции и партикуляризм. Одного хотели кавказские князья, другого — казаки, совсем иные желания были у дезертиров, и ничего похожего у уголовников и авантюристов. И хотя офицерские полки были в меньшинстве, Деникин и его штаб отдавали себе отчет в том, что именно они стержень армии, единственный ее постоянный элемент. Кроме того, программа командования полностью совпадала с индивидуальной программой каждого юнкера и кадета. Разгромить красных, взять Москву, вырезать большевиков, эсеров, анархистов, всех сторонников парламентаризма, демократов и либералов, восстановить самодержавие, введя, быть может, на переходный период военную диктатуру. Никаких переговоров и политических компромиссов. Не может быть и речи о земельной реформе и национализации капитала. Фабрикант возвращается на фабрику, помещик — в усадьбу, конец русскому духовному разладу, конец интеллигентским колебаниям. Народ — стихия грозная: либо вы над ним властвуете, либо он вас пожирает.