Станислав Стратиев - Время собирать виноград

— Так получилось, что Апостолов проявил ко мне симпатию. Он и его жена приняли меня — думаю, нет смысла прибегать к громким словам.

Когда приехала Лена (а она опоздала на несколько дней), она застала группу людей, в центре которой был Апостолов, и Матея, к которому все относились с нескрываемым восторгом.

— И ты считаешь это очень важным?

— По крайней мере поначалу, — с уверенностью ответил Матей, — это обстоятельство сыграло свою роль.

— Она стала смотреть на тебя их глазами?

— Да нет, но не без влияния Апостолова.

Я сомневался.

Но Матей настаивал; наклонившись ко мне, он продолжал:

— Любая группа, любое общество… короче, разве ты не замечал, как очень часто мы принимаем кого-то, симпатизируем ему именно потому, что знаем — и другим он пришелся по душе? Зачем ты вынуждаешь меня огрублять наш разговор? Апостолов сделал из меня звезду нашего маленького общества. Да, я был звездой.

— Ты что, сам не мог стать ею, без помощи Апостолова?

— Не знаю… возможно, но с большим трудом и в результате немалых усилий; я мог бы стать узурпатором, но отнюдь не наследником.

— Наследным принцем.

— Пусть так. Я просто хотел сказать: если бы не Апостолов и другие, Лена не обратила бы на меня внимания.

— Да, это важно… но и плохо.

— Она — из тех, кто вечно торопится куда-то. Жизнь, мол, слишком коротка, не стоит тратить время на оценки, а тем более на переоценки.

— Давай по порядку. Апостолов познакомил вас. Он же внушил ей свое отношение к тебе. А потом?

— Потом я заметил, что она прислушивается к моим словам, а это помогло мне стать… более интересным собеседником, чем я есть на самом деле. Она садилась поближе ко мне. Поджидала у дверей, когда мы собирались на прогулку.

— А потом?

— Я был счастлив. И такое в жизни случается. Очень счастлив. Я был самым счастливым человеком. Ты знаешь… ты должен знать, что со всяким может произойти нечто подобное, и я желаю каждому это испытать, по крайней мере однажды в жизни, когда не страшно произносить такие слова, как «самый» или «счастье», когда ты не стыдишься этих слов и… самое главное, не испытываешь при этом страха. «Я счастлив!» — говоришь ты и не боишься. Ничто не может тебя задеть. Ничто не может обидеть. Ты стремишься к вершинам, к бурям, которые хотел бы преодолеть. Жаждешь простора, необъятного простора, позволяющего развернуться. У тебя сейчас другое. Вот, смотрю, ты светильники развесил; но это не счастье, а лишь успокоение.

— Я не обижусь. Продолжай! — поспешил я заверить Матея, заметив в его взгляде испуг.

— Я тебе рассказываю не о привычном своем состоянии — об удивительном исключении. В противном случае я был бы как все или, скажем, как большинство людей, желающих слишком многого, но безуспешно. Может, мне не хватало настойчивости, активности… Может, я лелеял свои желания, таил их в себе… Не знаю, но, во всяком случае, чтобы сдвинуться с места, мне не надо было прикладывать усилий.

— Выходит, ты раньше не встречал женщин, которые бы тебя увлекли.

— Встречал, но продолжалось все недолго. Надоедало искать, договариваться, терпеть неискренность; я предпочитал более продолжительные и прочные связи, но и здесь мне не везло. Женщины уходили от меня. И думаю, они правильно делали. Видишь ли… когда встречаются двое, один заранее знает, что выйдет из этих встреч, как они будут развиваться. По моему мнению, тот, первый, предвидящий, чем это все кончится, не имеет права скрытничать и впрягаться; ведь известно, что в любви один — рикша, другой — ездок; и он-то как раз не должен таиться и пользоваться тем, что наперед знает конец; именно ему и следует хотя бы намекнуть близкому человеку, с которым встречается днем и спит ночью, что их ожидает. Именно так я считаю. И думаю, что прав. Вот почему, когда я знал, знал первым, я намекал или говорил открыто, куда зайдут наши отношения. Если же не предвидел, то чувствовал себя несчастным. Я всегда старался быть откровенным, вовремя нажимал на тормоза, не позволял очаровываться, увлекаться… и они уходили от меня. Думаю, так было лучше для них. Согласись, нельзя отнимать у женщины год или два года ее жизни, чтобы потом сказать: «Чао!» Особенно если ей под тридцать. Когда ей двадцать с небольшим, у нее есть еще время — вся жизнь впереди. Но пройдет лет десять, и она уже так не думает.

— Сколько лет было Лене, когда ты на ней женился?

Матей вздрогнул. Он увлекся, разговорился и, казалось, забыл о своей боли, послужившей причиной его прихода.

— Ты о чем?

— Сколько лет было Лене, когда вы поженились?

— Двадцать восемь. А мне — тридцать семь. Но почему ты спрашиваешь?

— Потому что мне ничего не известно ни о ней, ни о тебе. Мы с тобой гоняли мяч, считались друзьями — и были ими, — но мы никогда не говорили так, как сегодня.

— Лена родилась… Ты хочешь, чтобы я это тебе рассказал? — Я утвердительно кивнул. — Она родилась недалеко от Софии, в селе Световрачане; они туда были эвакуированы, да так и остались после войны. Ее отец — мелкий чиновник, а мать — о, ее нужно видеть!.. Красавица, из тех женщин, которые нравятся всю свою жизнь. Думаю, красота матери и явилась причиной безрадостного Лениного детства. Много раз я спрашивал, как она росла, как они жили… единственное, что она мне рассказала, что по воскресеньям они с матерью ходили на прогулку; жили они возле Русского памятника и шли до Парка свободы, что рядом с озером. Обувь, одежда Лены, даже ботинки были на два размера больше — чтобы не покупать новые, пока она не вырастет.

Матей замолчал. Он подбирал, взвешивал каждое слово. Заговорил неожиданно:

— Эти ботинки, большие, как галоши, она до сих пор не может забыть. Наверно, тогда она была именно в том возрасте, когда придают значение своей одежде, но, так или иначе, она всегда помнила плохое — плохое, касающееся ее. То, что она красива, знали все, кроме нее самой. Слышала об этом — но не больше. Как бы тебе объяснить? Ежедневно она смотрит на себя в зеркало и убеждается, что действительно хороша; но это не доходит до ее сознания. Что-то внутри нее противится этому. «Что с тобой? — спрашивал я ее. — Что тебе не нравится?» — «Ты очень скрытный». И все. Поверь. Лена — человек, не умеющий радоваться тому, что имеет. С ней нелегко. Расслабься, порадуйся. Не может. Вот одна из причин, почему я так сильно ее люблю. Можешь себе представить, как мало хорошего было у нее в жизни, если ее не радует даже бесспорное, видимое всем за полкилометра. Конечно, когда мы находимся на людях, Лене, безусловно, импонирует внимание окружающих, но не более того.

— Ты говорил о Лене как о женщине, только ведь у нее есть и специальность… как ей работается?

Матей вздохнул:

— Трудно.

Наступила длительная пауза. В квартире наверху кто-то ходил.