Станислав Стратиев - Время собирать виноград

— Очень трудно, — повторил Матей. — Ты знаешь, каково, если ты появляешься где-нибудь и на тебя налетают со всех сторон?

— И в то же время она не чувствует, что красива?

— Уверяю тебя. И то, и другое — сущая правда. Мужчины увиваются вокруг нее, пристают. Она — юрист. Хотела бы заниматься проблемой. Серьезной проблемой, а они…

— А они заглядывают к ней за пазуху.

— Не говори так!

Я понял, Матей не выносит подобных выражений, и пожалел о сказанном.

— Ей нелегко. И поскольку я ее люблю, то готов ей помочь.

— Я не хочу быть резким, но пойми, Матей, красивая женщина не становится красавицей вдруг. Лене следовало бы научиться приспосабливаться к своей внешности… как бы ни мешала она ей… У людей бывают и бо́льшие недостатки, и они как-то привыкают к ним, справляются с ними. Так что в этом позволь с тобой не согласиться.

— Вряд ли мне удастся переубедить тебя, но она действительно переживает, просто мучается, что у нее не ладится с работой.

— Может, дело в том, что работа не по ней? И в этом причина, а не в белизне кожи?

— Ты совсем ее не уважаешь. Как ты можешь так говорить?

— Но это верно!

— Зато гадко.

— Вот видишь! Я могу быть полезен тебе в качестве оппонента. Но какой прок будет в том, если мы вместе примемся охать?

— Мы разные люди… — ответил Матей. — Польза… О какой пользе идет речь? Можно подумать, мы только о пользе и печемся.

— Ладно. Не будем говорить о пользе. Поговорим о советах. Тебе интересно знать мое мнение — что ж, пожалуйста. Лена ни к чему не приспособлена. И прежде всего к своей работе. Я уже не спрашиваю, почему у вас нет детей. Видно, и тут она не годится… и Лена это знает, знает лучше тебя, так хорошо знает, что не верит в очевидное — в то, что она красива.

— Прекратим этот разговор! — предложил Матей.

— Чего так вдруг?

— Пойми, мне нужно время подумать. Поразмышлять над твоими словами.

Он попрощался, и я проводил его до двери.

Мои коллеги подготовили замечательное собрание. Для первого раза оно вышло более чем удачным. Разумеется, не было объявлено, что оно посвящено главврачу. Отчет за полгода, профсоюзное собрание — поэтому присутствовали все.

Докладчиком был Григоров. Профорг, он же — лаборант. У всех, кто его слушал, сложилось впечатление, что он читает прошлогодний или позапрошлогодний доклад, но все понимали — существенно его изменить нельзя. Григоров придерживался ранее установленных принципов, а следовательно, и пунктов, которые их отражали. Поэтому в своей основе доклад остался прежним, в нем заменили лишь имена, примеры, цифры — но не более. Других изменений профорг не внес. Нельзя при старом фундаменте ставить новую крышу. Выводы и рекомендации были те же. И так как текст был хорошо знаком Григорову, читал он его с энтузиазмом и громко.

Тон собранию задал Беловский. Чего я никак не ожидал. Он работает у нас невропатологом. Я долго приглядывался к нему, поскольку его личность интересовала меня. Невропатологи и психиатры, как правило, люди начитанные, хорошо знают свое дело, круг их интересов широк, они читают стихи, любят камерную музыку. Беловский был неплохим специалистом, только он вечно куда-то спешил, что-то улаживал, его постоянно искали врачи, и не только из нашей поликлиники и больницы, но и из других районов Софии и даже из провинции. Когда он заговаривал со мной, мне всегда казалось, что он залезет к себе в карман и достанет какую-нибудь вещь, которую предложит мне со скидкой на двадцать процентов. Позднее я понял, что ему в самом деле присуща расчетливость, однако не в отношении вещей. Та расчетливость, с которой он меня оглядывал, была иного свойства. Беловский — единственный, пожалуй, человек из всех знакомых мне людей, который знает себе цену. Ему известно, какой оценки он заслуживает, с точностью до сотых. Смею думать, себя он оценивает в 4.15 или в 4.20 по шестибальной системе. И оттого подыскивает себе в приятели двоечников и троечников. Поэтому все время и хлопочет. Помогает им, пристраивает их и их кошек, приглашает к себе домой, заступается за них, названивает по телефону, подыскивает им приличные места. Беловский проворачивает массу дел. Раз в месяц или трижды в год он собирает всех вместе, они окружают его, признательные, благодарные, бесконечно обязанные своему предводителю, который восседает с довольной улыбкой, чувствуя себя выше них на целую голову. Спору нет, ой и впрямь тянет на четверку, в то время как остальные горемыки с трудом тянут на тройку. Единственный вопрос, на который я затрудняюсь ответить, — сознательно ли Беловский все это делает. Уверен, он считает себя человеком мягкосердечным, добряком, привыкшим всем помогать. С этим я, пожалуй, могу согласиться. Допускаю, что Беловский помогает, но, думаю, поступает он так, дабы поддерживать на высоте свое самочувствие. Для чего и собирает раз в месяц всю компашку.

Так вот, именно Беловский встал и заявил, что наша профсоюзная организация и ломаного гроша не стоит. Что она не выполняет своего назначения — служить связующим звеном между рядовыми сотрудниками и руководством. Он, мол, и раньше знал, что существует два Берлина, но только недавно обнаружил, что в нашей поликлинике их целых три. Каждый из трех ее этажей представляет собой самостоятельную единицу, полностью изолированную от других. В нашем общем деле нет никакой согласованности, и по этой причине не существует коллектива. Потому что главврач не умеет работать с людьми, он их не объединяет, а, наоборот, разъединяет, поэтому в поликлинике не хватает лишь этакой металлической сетки. У него сложилось впечатление, что легче попасть к папе римскому, чем к нашему главному врачу. Пробиться к доктору Матею Христову Василеву — целое событие; но мы не нуждаемся в подобных методах работы, нам необходим постоянный, ежедневный контакт между руководством и медицинским персоналом.

Наконец Беловский сел.

Поднялась Тодорова. Тюльпан, цветок, у нее есть все, и, может, поэтому она любит Колева, которого пока не сумела сделать главным врачом нашей поликлиники, нашей больницы, нашей страны. Голос у нее высокий, дрожащий от волнения, а также от пафоса и едва сдерживаемого энтузиазма. Глаза сверкают, когда она говорит о самых крупных недостатках, от нее сыплются искры, она пылает, она — само доказательство того, как многого мы хотим, еще чуть усилий — и все устроится, вот почему она уже сейчас готова крикнуть «ура!». Тодорова предложила поговорить о качестве работы. Она согласна с докладом товарища Григорова, однако, на ее взгляд, у нас недостаточно уделяется внимания качеству работы. А именно проблема качества неразрывно связана с проблемой морального облика медицинского работника. Мы все, дорогие коллеги, хорошо знаем Станку. Бедную, обремененную заботами женщину. Она с трудом поднимается по лестнице, хватаясь за перила, тяжело преодолевая сантиметр за сантиметром; мы все ей помогали, старались хотя бы на какое-то время облегчить ее страдания. И вот когда мы решили предоставить ей отдых, произошло следующее: был скомпрометирован лечащий врач, обижен и другой наш коллега, уважаемая и всеми любимая товарищ Велева, также поставившая подпись на больничном листе. Предположим, мы решили выяснить наши отношения, но при чем тут несчастная Станка, действительно беспомощная и беззащитная женщина?