Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

«Ведь не помнит, что я укрыла ее, — думала про себя бабка Йордана. — У меня сердце оборвалось, как увидала ее распластанную на кровати… Лучше и не говорить ей, какой ее застала…»

— А в городе ракию из карамели гонят, — сказал Тодор. — Один паренек в поезде говорил, он в «Винпроме» работает… Двадцать тонн, говорит, завезли ее — слипшаяся, в обертках, и прямиком в котел… Подлили немного эссенции — сливовая первый сорт…

— А что особенного? — сказала Тана. Для нее город по-прежнему был мечтой, и она не позволяла бросать тень на свою мечту. — Как же не варить? Двадцать тонн все-таки… По-твоему, лучше выкинуть их было, да?

— Так ведь и выкидывали! — сказала Жела. — Не помните, раз по реке лимоны приплыли?.. Держали их, держали в коммерческих магазинах, никто не покупает, и додержались, пока не сгнили. Частник мигом цены бы снизил. Хоть по пять стотинок скинь — все равно расчет есть.

— Нынче нельзя! — сказала Ганета. — Единые цены небось, государственные, от самого министра разрешение надо…

— Вот-вот, без министров мы ни шагу. А потом целыми ящиками — бух в воду!

Каждый раз, когда она слышала какую-нибудь историю в этом роде, Желу душила злость, досада или чувство какой-то страшной беспомощности, словно речь шла о ней самой или о ее близких, а не о том широком и расплывчатом понятии, которое именуется государством.

— Да будет вам! — сказала бабка Йордана. — Государство — оно, чай, богатое. Если что и повыкидывает, еще много останется.

Она шутила, желая развеять их мрачные мысли, но они-то догадывались, что делает она это больше из-за своих сыновей.

Государством для старухи были ее сыновья, и не хотела она, чтобы их считали неспособными руководителями…

Так, за обедом, потолковали о том о сем, потом собрали вещи, опять запрягли буйволицу и осла и стали спускаться с синего холма к берегу Осыма.

А там, засучив рукава, подоткнув юбки, долго терли лица, отмывали бочки и опрыскиватели.

К концу лета в один из воскресных дней по шоссе на Юглу ехал «Москвич», в котором сидели двое. День был жаркий, шины сухо шуршали по пыльному асфальту, петля на задней двери тихо просила смазки.

Приглушенные краски летнего пейзажа, мерный гул мотора, мягкий воздух, дувший в открытые окна, — все умиротворяло и радовало душу, но ехавшие в машине люди с самого утра вели спор, портивший настроение обоим. Они принадлежали к разным поколениям, и в споре их, быть может, таилась все та же проблема отцов и детей, которой, как уже указывалось высокими инстанциями, в действительности не существует.

— По-твоему, — говорил молодой, — надо остановиться за селом, точно мы цыгане какие-нибудь, разбить шатры и ждать?

Старик в ответ кивнул. У него был крупный нос с большими порами и отчетливой сетью лиловых прожилок. Высокий розовый лоб и гладкие щеки скрывали его годы, но зато выдавали профессию: либо повар, либо служащий на скотобойне.

— Людям в доверие влезть — дело, Коста, нелегкое, — проговорил он, решив, что кивок недостаточно ясно выразил его мысль. — Люди теперь с оглядочкой… Их убедить надо, раздоказать…

— Да брось ты! — оборвал его Коста, невольно прибавляя газ. Машина рванулась вперед. — Люди какие были, такие и есть… И хватит тебе философию разводить.

— Да нельзя же с бухты-барахты! — сказал тот, кто разводил философию. — Хоть одного своего человека иметь в селе… Вроде агента… Вот как дела-то делаются.

— Самая лучшая агентура — бабы! — самоуверенно сказал молодой. — Ты положись на меня, сам потом увидишь.

Его спутник примирительно вздохнул и стал смотреть в окно.

Уже синели вдоль дороги сливы, трава изнывала от суши, куропатка вывела на шоссе трех своих птенцов, но, заслышав шум машины, вновь загнала их в придорожные кусты.

— Ты меня слушай, бай Георгий! — сказал водитель. — И тогда мы в два-три дня обстряпаем столько, сколько ты раньше и за месяц не обстряпывал!

— Все времени нет… — произнес бай Георгий, помолчав. — Кабы не требовалось трудового стажа, я бы махнул по селам, как в прежние времена, посмотрел бы ты тогда на меня…

Он не любил хвастаться, потому что при этом невольно вспоминались молодые годы, а от воспоминаний всегда становится грустно.

— Это вы вот ушами хлопаете… — заключил он, рискуя снова вызвать спор.

Но молодой на этот раз согласился с ним.

— Зажали нас здорово, — сказал он, по-прежнему глядя перед собой. — Ни вздохнуть ни охнуть… Я когда на соломе работал, что ни день — ревизоры да контролеры…

Он как-то поработал на прессовке соломы и за один месяц отхватил такую сумму, что весь городок ахнул, а ревизоры всполошились.

— Зависть! — изрек бай Георгий. — Сами-то олухи, заработать не могут и другим не дают… Проклятая жизнь!

— Ладно, ладно!.. — сказал Коста. — Нам с тобой еще грех жаловаться… Другим похуже — вон тем бабенкам, к примеру, которые вкалывают в такое пекло…

На рыжем поле, тянувшемся вдоль дороги, белело вдали несколько косынок.

— Так оно было, так оно и будет! — опять изрек философски бай Георгий.

Молодой предложил затормозить и потолковать с этими женщинами. Он видал в кинофильмах, как это делают ответственные товарищи, крепя связь с массами. Фронтальная атака всегда свидетельствует об уверенности в своих силах, психически действует на противника и не может не привести к победе. Именно эта тактика и была не по душе бай Георгию, из-за нее и шел у них столько времени спор, но старик чувствовал, что ему не устоять под натиском молодости.

Мотор замолк возле обочины. Оба вылезли, захлопнули дверцы, по в отличие от недоверчивых водителей запирать не стали: вокруг открытое поле, машину отовсюду видно.

Услыхав стук дверец, белые косынки разогнулись.

— Может, портфель захватить? — сказал бай Георгий. Ему казалось, что с новехоньким портфелем из свиной кожи они произведут на женщин лучшее впечатление. Но Коста сказал, что это будет грубой ошибкой. Крестьянам осточертели приезжие с портфелями. Если хочешь расположить их к себе, шагай прямо по кочкам, не разбирая дороги, посвистывай и сам с собой разговаривай вслух, чтобы не приняли за начальство.

— Надо держать себя как можно проще! — сказал под конец Коста.

Перескочив через обочину, они зашагали между рядками свеклы, сходившимися вдали — там, где работали женщины. Сухая ботва, покрывавшая землю, потрескивала у них под ногами. Коста — впереди, прямой, стройный, кудрявые волосы блестят. За ним, тяжело ковыляя, — бай Георгий.

Женщин было пятеро, с каждым шагом все легче становилось их разглядеть.

Первой бросалась в глаза толстуха, у которой платье задиралось на животе, потом старуха в старинном темном сукмане. Одна из женщин была высокая, худая, с лицом темным, как сухой свекольный лист. Другая — уже не первой молодости, но еще ничего. А самой молодой — лет тридцать, стройная, сдобная деревенская красавица.