Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

— Ешь, лохматый, — сказала она, — а то у тебя даже уши похудели!

Румен покраснел: «Определенно знает, что я женился, хитрая баба!» Он стал есть деликатнее, словно не был голоден.

После обеда заглянули они в читальню, просмотрели газеты, там зашла речь о том, чтоб взять его на комсомольский учет. Он признался, что с тех пор, как ушел с завода, не посещал никаких собраний, даже членских взносов не платил. Василка ужаснулась. А Румен сказал ей, что не нужно так кричать, потому что он может вообще не вставать на учет, так как уже не подходит по возрасту. Но и на этот раз он промолчал о женитьбе, потому что забыл о ней. Решили принять его вновь на одном из ближайших собраний. Он изъявил желание вступить в бригаду ударного комсомольского труда. Ему хотелось спросить, что точно это означает, но он предпочел не показывать своего невежества. В обед, подавая ему молоко, тетя Евдокия весьма недвусмысленно внушала ему:

— Смотри на Василку и не спрашивай… Она во всем — образец! Одна прическа чего стоит — волнами, волнами!.. Я ее научила! Вот уже месяц ходит к моей парикмахерше!.. Это тоже, дорогой мой, ударный комсомольский труд!..

Румен чокнулся стаканом о бидон и сказал:

— Ну, на здоровье!

И с удовольствием выпил молоко.

Вечером он принял душ, вскочил на велосипед и вернулся домой усталым.

Лиляны не было. Он сразу же вышел во двор и свистнул. Давно не раздавался торжествующий сигнал тореадора, поэтому сейчас он прозвучал как-то странно и глупо. Он повторил его еще и еще раз, но на балконе никто не показался. Окна были закрыты. Дом словно бы вымер.

— Куда наши подевались? — спросил он.

— Пошли смотреть новую квартиру.

— А Лиляна?

— И Лиляна с учительницей.

— Ну, хорошо! — Он засвистел и направился под навес чинить машину. Мать шла позади него. Приятно ей было смотреть, как он работает.

— Ну что? — начал он, указав на двухэтажный дом. — Снесут этот курятник?

— Снесут… Ты не насмешничай, не получишь приданого…

— Кто, я?

— Ты, конечно…

Румен щелкнул пальцами и полез под машину. Баба Марийка вертелась около него. Спустя некоторое время Румен вылез, отряхнул пыль с одежды и принялся осматривать мотор. Мать подошла и сказала доверительно:

— Приходил Младенов…

Румен удивленно посмотрел на нее.

— Ну?

— Тебя спрашивал.

— Зачем?

— Хотел сказать тебе что-то важное. Это, говорит, касается его будущего.

— Ну?

— Не сказал точно.

Румен помолчал, потом бросил сердито:

— Пусть оставят меня в покое, мама! Мне и на заводе неплохо… Довольно меня опекать… А тебе бы только слушать их!

Он продолжал копаться в сложном механизме машины, не замечая, как наступили летние сумерки. Вскоре на улице зажглись фонари. Засветились и окна домов. Только двухэтажный дом молчал, темный и холодный. Румен стал беспокоиться. Мать его хозяйничала в пристройке. Он остался во дворе один, но, так как было темно, не знал, что делать. Впервые ему было не по себе, он был растерян, ему хотелось уйти, но нельзя было из-за Лиляны. Надо все же повидаться с нею. Где она ходит? И почему не оставила хотя бы записки? Он бродил по двору, время от времени садился на скамейку под вишней, посматривал на балкон. Ему пришло на ум сбегать в ресторан, но, вспомнив, что Гошо Фаготист уже не играет там, он отказался и от этого намерения. Не оставалось ничего другого, как заняться каким-нибудь делом, повозиться со своей техникой. Давно он не разбирал часы.

Легкий ветерок дул со двора и раскачивал белую занавесочку на открытом окне. Постепенно спускалась теплая августовская ночь. Пахло печеным перцем, дынями и свежими арбузами. Откуда-то издалека долетали звуки оркестра. Что-то вещало радио в домишке соседей. Сверчок под навесом все пытался подать голос, только ему, видимо, не хватало смелости. Румен ковырял маленькой отверткой старый механизм и все время посматривал в окно. Впервые он рассердился на Лиляну. А ему так хотелось рассказать ей все, что случилось с ним в этот первый день на заводе. Ей, наверно, будет интересно. Но куда же она запропала?

Пока он возился с часами, какие только нелепые мысли не проносились у него в голове. То хотелось подняться на балкон и отвязать курицу, то поставить какой-нибудь капкан под дверью, чтобы поймать собачонку полковника, то представлялось, как здорово было бы, например, записать на магнитофон какую-нибудь страшную историю: хулиганы совершают нападение на невинную девицу, лязгают ножи, раздаются выстрелы, крики «помогите!», девица падает в лапы хулиганов… Полковник ляжет спать, а магнитофон начнет работать у него под кроватью… Вот будет потеха! В общем, сколько можно придумать удивительных развлечений… Нет, он непременно купит магнитофон, запишет голос полковника, свой голос, Лиляны, ее учительницы… Даже голос жестянщика… И можно принести его на завод… Вот только получит первую зарплату… Да, на магнитофон нужно много денег… В сущности, идея прекрасная, особенно если человек одинок… и ему нечего делать…

Он выглянул во двор — окна светились. Сердце его радостно забилось. Встал, перескочил подоконник и засвистел знакомую арию. В тот же миг на балконе появилась Лиляна и махнула ему рукой. Лицо его засияло, освещенное с балкона электрической лампочкой.

— Спускайся!

— Сию минуту!

Показался и Мусинский, но тотчас исчез. Лиляна выбежала во двор, запыхавшаяся, оживленная, в новом платье из тафты, которое шелестело, как плющ. Румен потянулся, чтобы ее обнять, но она осторожно отстранила его:

— Не надо, не испачкай меня!..

И, чтоб не обидеть его, грациозно вытянула шею, подставив губы для поцелуя.

— Рассказывай. Я тоже тебе о многом должна рассказать… Прежде всего о концерте… Затем о новой квартире…

Она задыхалась от новостей. Румен подвел ее к скамейке, она села под вишней, продолжая щебетать, словно ласточка в гнезде под стрехой. Она так долго рассказывала ему, что до него так и не дошла очередь. Он успел только вставить, что впервые присутствовал на разливке стали. Она одобрительно кивнула и продолжала говорить о концерте, который был каким-то необычным… Напомнила ему также, что следует мыться, особенно в летнюю жару… И попросила не насвистывать больше этот сигнал!

— Ты же знаешь, это раздражает моего отца… В последнее время у него разладились нервы. Какое-то безразличие ко всему… Представь, даже не радуется, что построят новую квартиру… Молчит, замкнулся… Вообще стал мизантропом… Так что, прошу тебя, не надо дразнить его этим свистом… И как-то грубо это… Ты понимаешь меня, Румен?

Долго они разговаривали под вишней, потом перешли в комнатку пристройки. Ели простоквашу. Болтали. Целовались. Опять говорили. Слышались возгласы: «Очень, очень рад!.. Тетя Евдокия, Найденова, бай Стефан… Очень, очень рад!..» Затем они уснули, и каждому снилось свое.