Андраш Беркеши - Друзья

Шел уже второй год ее столичной жизни, когда внезапно умер от инфаркта старик Ковач. На похоронах тетя Боришка в слезах упала Ирен на грудь и, сетуя на свою немощь, стала умолять племянницу переселиться к ней. Болезненный вид тети вызвал у Ирен острый приступ жалости. Они быстро договорились. Тетя Боришка пропишет ее к себе как ближайшую родственницу, и, когда уйдет в лучший мир, квартира достанется Ирен. Конечно, квартира не бог весть какая, но все же есть и кладовка, и туалет, а кухня настолько просторная, что можно отгородить в ней место для ванной. Естественно, никакой платы она с Ирен брать не собирается, только просит помогать по хозяйству, так как ей самой многое уже не под силу.

Надо отдать должное Ирен, ухаживала она за тетей на совесть, с радостью взяв на себя все хлопоты по хозяйству и уже втайне видя себя владелицей отдельной квартиры. Жильцам дома пришлась по душе эта работящая, приветливая девушка. Она не бегала по соседям, но уж если кто-то заходил, оказывала всяческие знаки внимания и охотно разговаривала, вникая в чужие заботы и никогда при этом не жалуясь на судьбу, так как считала, что ее печали никого не касаются, кроме нее самой. Исключение делалось только для Кати Мухораи, тридцатилетней черноглазой блондинки, что жила в двухкомнатной квартире, выходившей окнами на улицу. Кати была необыкновенной женщиной. Когда-то она знавала лучшие времена. Отец ее был прежде судьей в трибунале, и хотя никогда не вел политические процессы и проверочная комиссия дала удовлетворительную оценку его деятельности, тем не менее в пятидесятом году его выслали из столицы [25] После принятой в конце 1949 года второй резолюции Коминтернбюро, заклеймившей Югославию как «агента империализма», многие венгерские партийные и хозяйственные руководители подверглись репрессиям по обвинению в связях с империалистическими разведками. Основная часть этих процессов пришлась на 1950 год. . Кати было тогда двадцать пять лет, она жила с мужем Эрвином Тарноки у своих родителей в Липотвароше [26] Липотва́рош — один из наиболее престижных районов Будапешта, где в прошлом жили, как правило, крупные промышленники и чиновники. на улице Пожони. Работала она в тресте гостиниц и, зная иностранные языки, получала хороший оклад. Эрвин Тарноки занимал должность начальника отдела в Министерстве заготовок. Узнав, что родители жены, да и она сама, попали в список подлежащих выселению из Будапешта, он сперва воспылал намерением помочь им или хотя бы разделить их судьбу, но, узнав, что секретарь парткома не одобряет этого, тотчас отказался от своих планов. Он обратился за советом к другу детства, работавшему в Управлении государственной безопасности. Друг назидательно изрек: партия и правительство ждут от Тарноки, чтобы он как можно скорее порвал с этой реакционной деклассированной семьей и вернулся на позиции пролетариата, ведущего классовую борьбу. Тарноки испуганно спросил: «А как же Кати? С ней тоже надо порвать?» — «И как можно скорее!» — последовал однозначный ответ. Затем друг посоветовал ему немедленно подать на развод и обещал помочь, чтобы с этим делом разобрались вне очереди. Причина развода ясна: Тарноки попал в политически тлетворную среду и все попытки перевоспитать жену, сделать ее сторонницей нового строя потерпели крах.

На суде Кати сказала, что ненавидит она не новый строй, а одного только Тарноки, да и то с недавних пор, но зато уж так ненавидит, что даже фамилию его не желает носить после развода. Судья воспринял ее заявление как признание вины. Если она ненавидит Тарноки, значит, ненавидит и коммунистов, а следовательно, и весь народно-демократический строй, ведь общеизвестно, что главенствующая роль в новом обществе принадлежит партии, которая, собственно говоря, и состоит из коммунистов…

Через несколько дней семью Мухораи сослали в деревню Фельдеш и определили на работу в производственный кооператив. Безрадостной стала их жизнь, но Кати не теряла надежду, чувствуя, что такое унизительное положение не может существовать вечно. Она еще больше укреплялась в своей вере, когда в Фельдеш наезжали тетя Боришка и ее муж Арпад Ковач. Кати радовало не содержимое свертков, привозимых ими из Пешта, а та атмосфера любви и человечности, которой ее окружали Ковачи. Тетя Боришка с юных лет прислуживала в семье Мухораи и, только выйдя замуж, оставила их, да и то не насовсем: она и позже ходила к ним убирать квартиру. Тетя Боришка нянчила маленькую Кати, учила ее делать первые шаги, а потом переживала вместе с ней, когда та впервые испытала трепетное чувство первой любви.

От тети Боришки Кати узнала, что их квартиру на улице Пожони отдали Тарноки, который вскоре после развода женился на учительнице химии.

«Ну и негодяй этот Эрвин!» — только и сказала Кати. Но не так-то легко переносили все случившееся ее родители. Болезненно переживая допущенную по отношению к ним несправедливость, они старели буквально на глазах. Будущее казалось им беспросветным и дальше жить не хотелось. Под рождество пятьдесят второго года они отравились. Кати осталась одна, но не рассталась с надеждой. И она оказалась права: через полтора года после смерти родителей ей разрешили вернуться в Будапешт. Поскольку квартиры у нее не было, некоторое время она жила у тети Боришки. Через несколько месяцев получил разрешение на выезд из страны бывший владелец дома на улице Лехела. Кати немедленно обратилась в отдел по учету и распределению жилой площади, заявив, что ее устроит в этом доме двухкомнатная квартира с окнами на улицу и со всеми удобствами. Вскоре ей выдали ордер. Место, где она прежде работала, давно было занято, но ее бывшие сослуживцы помогли ей устроиться в отдел снабжения треста общественного питания. Там она и работала, когда познакомилась с Ирен. Естественно, Кати поведала подруге о своей злосчастной жизни, но не сразу, а по частям. Ее откровенность глубоко тронула Ирен, и она не раз порывалась рассказать Кати о своей беде, но всегда в последний момент не хватало духу.

Шло лето пятьдесят шестого года. Ирен, как обычно, около трех пришла с работы, разогрела обед и накормила немощную тетю Боришку. Она уже мыла посуду, когда к ним нагрянула Кати.

— Здравствуйте, мама Боришка, — сказала она и поцеловала лежащую в постели женщину. — Ну, как мы поживаем?

— Что тебе сказать, Катика? — старушка прослезилась. — Даже не знаю, что со мной было бы, если б не Иренка, добрая душа, дай бог ей счастья.

Ирен на кухне услышала слова тети Боришки, и сердце ее запрыгало в груди от волнения. И неудивительно, ведь таких слов она ждала сколько себя помнит, но, как ни старалась, никто никогда ее не хвалил. Ну, наконец-то! Есть же все-таки на свете справедливость.