Дитер Нолль - Киппенберг

На галерее две фигуры. Шаги по ржавой железной лестнице звучат как удары молота, впереди Ева, ее трудно узнать в рабочей одежде, брюки, стеганая ватная куртка, платок, подавая руку, она стаскивает с нее огромную рукавицу. Рядом с ней стоит мужчина. Он среднего роста, неприметный, пожилой, несмотря на холод, на нем, кроме серого халата, ничего нет. Киппенберг кивает ему и, показывая на стену со штативом, говорит:

— В точности то, что нам нужно.

Ева делает шаг в сторону, чтобы представить их друг другу. Киппенберг протягивает руку и смотрит в глубоко запавшие глаза, которые пронзительно вглядываются в него. И тут откуда-то из глубины всплывает слабое воспоминание и снова гаснет.

— Это наш наставник, мастер Альбрехт, — говорит Ева И хочет отрекомендовать Киппенберга, но Альбрехт останавливает ее.

— Не надо, мы старые знакомые, — говорит он хриплым басом.

Еще и сегодня, спустя годы, встреча этих двух людей будто стоит у меня перед глазами: на Киппенберга имя Альбрехта действует как удар, удивление на его лице сменяется смущением. А тот, старый, в морщинах, стоит перед большим, сильным Киппенбергом, и на губах у него улыбка, ироничная и немного язвительная. А рядом с ними Ева, которая смотрит то на одного, то на другого, хмурит брови, напряженно думает, и от этого у нее на переносице появляется складка. Она закусывает нижнюю губу. Два года она проходила обучение у этого мастера и знает: он человек терпеливый, всегда готовый прийти на помощь, справедливый. Она знает, какие требования предъявляет он к людям, и многому у него научилась. Это не всегда было легко, потому что он бывал и язвительным, когда кто-то не выполнял работу, и ироничным, если ученик уж слишком заносился. Но теперь он глядит на Киппенберга сердито, зло ухмыляясь ему в лицо, и таким она видит своего мастера впервые, она не узнает его.

А Киппенберг? Ведь его-то она уже изучила; лицо непроницаемо, но это только маска, которую он нацепил, чтобы нельзя было догадаться, что у него на сердце. Ева чувствует его — в этом человеке происходит сейчас внутренняя борьба, она угадывает его слабости и понимает: здесь он неожиданно столкнулся со своим прошлым, которое забыл, как и мастера Альбрехта.

Молчание затягивается. Со двора доносится гудок локомотива, лязгают сцепки сортируемых вагонов.

— Доктор Киппенберг! — говорит мастер Альбрехт Еве. — Когда-то попросту Йохен. Это было пятнадцать лет назад, может, даже больше, я был еще молодой и красивый, а этот вот доктор находился у меня в обучении. Можешь мне поверить, Ева, такой же ученик, как ты, даже из настоящих пролетариев! И прошел он в точности ту же самую школу.

— Хорошую школу, — подхватывает Киппенберг с вымученной улыбкой.

— Не верь ни одному слову, Ева! — говорит мастер. — Это была, должно быть, дерьмовая школа, если ее так легко забыть!

— Вы остались в моей памяти справедливым человеком, — произносит Киппенберг, — ведь внешние обстоятельства виной тому, что мы почти двадцать лет не слышали друг о друге.

— Не верь ни одному слову! — повторяет мастер, обращаясь к Еве. — Год назад или около того у нас в парткоме получили эту бумажонку: «…весьма сожалеем, но наша нынешняя ситуация не позволяет нам…» и так далее. Вежливое письмо! И подписано профессором! А доктор Киппенберг даже привета не передал, хотя мы специально адресовали письмо лично ему.

Теперь Киппенберг вспоминает эту историю, которую он забыл, потому что хотел забыть, Действительно, уже год прошел с того дня, как он обнаружил у фрейлейн Зелигер письмо на свое имя, так же как совсем недавно письмо доктора Папста. По штампу отправителя он не мог ни о чем догадаться, и название фирмы ему ничего не говорило, ведь до сегодняшнего дня он не знал, что за это время несколько предприятий слили. Но когда он прочел подпись: «По поручению партийной организации. Альбрехт, мастер», — в нем должно было бы что-то шевельнуться, но этого не произошло, и, вероятно, потому, что в тот момент он был просто в бешенстве. Ведь эту просьбу так легко было удовлетворить: устроить в адские кухни Хадриана еще двух-трех человек ничего не стоило. Заводу нужно было провести серию срочных опытов, и он просил предоставить нескольким химикам возможность работать в лаборатории одну-две недели, не больше, поскольку у них из-за реконструкции положение тяжелое.

Но письмо, несмотря на пометку «лично», не было передано Киппенбергу, его распечатал шеф, и, когда Киппенберг на него наткнулся, под ним уже стояло зеленым карандашом «Не представляется возможным» и ответ, который Ланквиц сам продиктовал, был уже отослан. Поднялся, конечно, шум, обычный, бессмысленный скандал, спор за уютным журнальным столиком о том, что и в чьей компетенции, и последнее слово осталось за Ланквицем: «Скажу прямо! Посторонних людей я в нашем институте терпеть не намерен!» И Киппенберг так же, как и две недели назад, смирился. Сидел тогда за своим столом с отвратительным чувством опустошенности и думал: все совершенно бессмысленно, и еще: иногда просто жить тошно! Места нашлись потом в лаборатории какого-то факультета, хотя там было гораздо теснее, чем у Хадриана. И Киппенберг не пошел к Боскову, он постарался как можно скорее выбросить из головы эту историю.

И если бы тогда, год назад, он вспомнил фамилию Альбрехт, все равно ничего бы не изменилось, на этот счет у Киппенберга нет никаких иллюзий, пусть даже в нем что-то зашевелилось, он постарался бы отодвинуть все это от себя, потому что только сегодня Киппенберг созрел для того, чтобы по-настоящему осознать слова, сказанные ему когда-то этим человеком: «Иди учиться, парень, и не забывай, ты за всех нас идешь».

— Я увидел ваше письмо, — произносит Киппенберг безжизненным голосом, — когда ответ на него был давно уже отправлен.

Но Альбрехт его не слушает.

— И для этого господина, — кивок в сторону Киппенберга, — ты просила такой сарай? С трудом верится, Ева, — тот же кивок, — что этот господин станет возиться с заводской установкой!

Никогда еще Киппенберг не чувствовал себя таким униженным, он хочет оправдаться, рассказать, что они задумали сделать вместе с Папстом, объяснить, что в будущем многое изменится, но он понимает — сейчас все это пустые слова. Поэтому он молчит. Ева говорит Альбрехту:

— Это для производственного метода, который доктор Киппенберг разрабатывает вместе со своей рабочей группой! Ведь мы с вами уже договорились насчет этого цеха, он же закрыт, его все равно собирались сносить.

И Киппенберг:

— Мы можем построить тут нашу установку?

А мастер Альбрехт спокойно, без иронии и без злобы:

— Мы очень сожалеем, но наша нынешняя ситуация не позволяет нам, как ни печально, сразу сказать «да». Мы должны по крайней мере обсудить это с руководством. Может быть, вы позвоните в конце недели?