Дитер Нолль - Киппенберг

— Господин заместитель директора института срочно просит к себе господина доктора Киппенберга!

Я очнулся:

— Если Кортнеру что-нибудь надо, то пусть уж потрудится сам прийти ко мне, здесь работают, а не просиживают штаны.

И положил трубку. По общей реакции я понял, что совершил ошибку: все были в восторге.

— Так его! Правильно, а как с ним еще разговаривать! Приказ-то ведь его рук дело, это как дважды два!

— Продолжаем работу! — сказал я. — Харра, пожалуйста, мы тебя слушаем.

Харра снова заговорил, Леман перебил, они заспорили. Я сидел спиной к двери. Леману видна была дверь. Через несколько минут в комнате вдруг наступила странная тишина. Харра умолк, замолчал и Леман, только лицо его дергалось в гримасе. Я обернулся и увидел Кортнера.

Он всегда был бледен, с острой физиономией и неискренним взглядом. Но сейчас он был бледен как никогда, глаза горели, а лицо до того вытянулось, что он стал похож чуть ли не на привидение. Он попытался нацепить свою сердечную улыбочку, но из этого ничего не получилось. Ему лишь удалось выдавить из себя:

— Прошу извинить, что помешал. Но у меня срочное дело. Сочувствую: сколько вы мучились с этим методом, а господин профессор взял да и…

— Вот как! — сказал я. — Это что-то новенькое! — Я ведь помнил эту бумажонку, этот приказ, наизусть. — Значит, не министерство, а шеф решил вопрос о прекращении работы!

Кортнер сразу понял свою ошибку. Голос его дрогнул, но он тут же взял себя в руки. И тем же иезуитским тоном — приторно дружеским и в то же время угрожающим — заявил:

— Этого я не говорил, Киппенберг! Ты совершенно напрасно так истолковываешь мои слова!

— Позвольте! — Это сказал Леман, вежливо, но с сарказмом. — Вы это говорили, все присутствующие слышали. Поэтому имеет смысл обсуждать не то, говорили вы это иди нет, а в какой мере то, что вы сказали, правда. Предположим, можно установить, солгали вы или правду…

— Курт! — остановил я его.

Кортнер не обращал на Лемана никакого внимания:

— Я должен поговорить с тобой от имени господина профессора! Я уполномочен в отсутствие директора отвечать на любые вопросы. — В голосе его слышалась дрожь.

— Тысячу извинений, господин доктор! — крикнул Вильде. — В таком случае ответьте нам сразу же на один вопрос, кто должен отвечать за то, что электроника на сумму в сто пятьдесят тысяч марок целых два года провалялась без дела?

Молчание.

— Два года, — повторил Кортнер, устремив на меня Взгляд, — это большой срок. Сразу и не вспомнишь, что было два года назад, дело-то житейское, не правда ли, коллега Киппенберг?

И тогда я сказал:

— У меня память в порядке.

Это явно сбило его с толку, и он перешел на официальный тон:

— Я не собираюсь говорить с тобой coram publico [4] При народе (лат.) . . Я попросил бы тебя, коллега Киппенберг…

— Идемте в мой кабинет, — сказал я и пропустил его вперед.

В операторской, как только мы ее покинули, поднялась целая буря. Из приотворенной двери слышалось:

— Он хочет обвести его вокруг пальца, это как дважды два!

— Надоело! Боже мой, опять эти тайные сделки?

— Интересно, может ли кто-нибудь из присутствующих объяснить, почему вдруг так сразу с глазу на глаз…

Мы с Кортнером еще до лестницы не добрались, как сзади нас раздался голос:

— Киппенберг, на одно слово!

Это был Харра, он остановился перед нами, снял очки, торопливо протер глаза, опять надел их, посмотрел на меня сквозь толстенные стекла и заговорил. Я в первый момент даже не обратил внимания, что он не гнусавит и не грохочет, как обычно. Оказалось, что Харра способен на полутона.

— Перед тем, как ты будешь sine publico et privatissime [5] Без публики, с глазу на глаз (лат.) . беседовать с Кортнером, выслушай, что я тебе скажу. Тут не должно быть никаких неясностей, не так ли, а ты, как мне кажется, не отдаешь себе отчета в некоторых вещах. — Кортнер попробовал было его перебить, но Харра местом заставил его умолкнуть. — На каком бы уровне ни принимались формальные решения по поводу нашей работы, фактически ты, Киппенберг, принимаешь их за всех нас. И за меня тоже. Если ты это еще не осознал, то подумай о моих словах. Но ясно: Босков мне как-то растолковал, что такое социалистическая демократия, что она существует не только на бумаге: человек может претворить ее в жизнь в том случае, если каждый планирует вместе, думает вместе и несет ответственность. Этот принцип мы осуществляли в рабочей группе, и именно это нас объединяет, не так ли, и повышает эффективность нашей работы. И ты ни в коем случае не должен об этом забывать, когда будешь говорить с Кортнером и давать ему ответ.

Сказав это, Харра резко повернулся и пошел назад к машинному залу.

Я медленно поднимался по лестнице.

— Да, нелегко тебе, Киппенберг, — пел над моим ухом Кортнер, теперь уже дружеским и сердечным голосом. — Странные у некоторых твоих сотрудников представления о том, как должно функционировать научное учреждение! — и через три ступеньки: — Все-таки иногда заметно, что Харра, — кашляющий смешок, — немного чудаковат.

У себя в кабинете я предложил Кортнеру сесть, а сам остался стоять, прислонившись к столу. Я снова набрал свой номер, долго слушал гудки — никто не отвечал. Сгущались сумерки, Кортнер сидел передо мною очень сейчас уверенный в себе. И у Ланквица тоже никто не отвечал. Шарлотта вернулась, а я никак не могу ее поймать — это меня все больше угнетало.

— Ты хотел мне что-то сказать, — прервал я молчание.

— Профессор Ланквиц, — начал Кортнер, — поручил мне переговорить с тобой — задача, прямо скажем, неблагодарная. Но что значит неблагодарная? Сам знаешь ведь: работаешь, работаешь в поте лица, а где она, благодарность?

— Ближе к делу! — сказал я.

— Приказ, — сказал после паузы Кортнер, — который сегодня был разослан во все отделы, касается официально утвержденного действующего плана нашей исследовательской работы, а план, как ты понимаешь, не может являться предметом дискуссии, его нужно выполнять — это высший закон социалистической демократии. Поэтому господин профессор ожидает, что его приказ будет воспринят как обязательный и окончательный. Он настоятельно просит, чтобы ты сам уладил этот вопрос с твоими сотрудниками и с Босковом. Кстати, здоровье господина профессору оставляет желать лучшего, и всякие ненужные волнения должны быть совершенно исключены. Поэтому поговорить с тобой поручили мне.

— Что вы сделали с разработкой Харры? — спросил я.

— Мы, — подчеркнул Кортнер и помолчал немного, — господин профессор и я, естественно, не стали прятать в сейф это ценное научное открытие, сделанное в нашем институте. Мы прямо передали его в государственный совет Германской Демократической Республики для как можно более быстрого внедрения!