Дитер Нолль - Киппенберг

Итак, довольно сомнений и непроизводительных раздумий. Киппенберг знает, что жизнь его катится по верному пути, и, вполне довольный, проживет ее до конца, ибо все стрелки на путях были переведены заблаговременно и продуманно. «Все дороги проторены…» — слышит он подтверждение из собственных уст, хотя нет, это не его голос, это не может быть его голос, потому что «…стрелки за нас все время переводит кто-то другой», это ведь никакое не подтверждение, это вопиющее противоречие.

Киппенберг прислушивается в тревоге. По прямому проводу в его сознание врываются слова, обрывки идущего справа разговора, который никак его не касается и по чистой случайности осел в его голове. Неразборчивые возражения юноши в очках — и снова девичий голос…

На сей раз из телефонной трубки:

— Мне не хотелось бы, — в нем опять, как и вчера вечером, невольно звучит вызов, — чтобы у вас создалось впечатление, будто я произносила бунтарские речи.

У Киппенберга еще звучит в ушах каждое слово длинного монолога: «Только ты хоть не начинай, я все это уже сто раз слышала от своего отца. Могу тебе точно объяснить, почему я должна поступать в институт: потому что так принято. Мой дедушка имел аттестат зрелости, мой отец врач, и, если бы я после десятого [1] В ГДР для поступления в высшее учебное заведение надо окончить двенадцать классов средней школы. После одиннадцатого класса ученики подают заявление в тот или иной институт с рекомендацией от школы. На основании аттестата, рекомендации и других данных институт гарантирует им учебное место по окончании школы. — Здесь и далее примечания переводчиков. ушла на производство и получила бы рабочую квалификацию, в глазах моего отца это означало бы шаг вниз, упадок одного семейства, словно мы Будденброки какие-нибудь». Возражение молодого человека: «Но если ты кончишь университет, ты будешь что-то собой представлять?» Девушка смеется: «С чего ты взял, что я хочу что-то собой представлять? — И задумчивым голосом: — А твои родители счастливы? Ты извини, меня это не касается. Вот мои так ни капельки, хотя мой отец что-то собой представляет, во всяком случае, он заместитель директора научно-исследовательского института. Сколько ты вообще знаешь счастливых людей? Я понимаю: кто за пять минут до окончания средней школы размышляет о таких вещах, тот просто мечтатель. Но я всегда была такой, может быть, я слишком много читала и слишком много раздумывала. Большинство рассуждают, как ты. Но того, к чему вы стремитесь и о чем мечтаете — быстро сделать карьеру, — для меня мало».

А потом слова, уже без всякого пыла: «Порой я лежу без сна и слушаю, как время тикает, будто часы, слушаю и рисую себе свою жизнь: рабочее место после получения диплома уже забронировано, я могу даже сказать, сколько я буду получать. Наконец-то зарабатывать деньги, что ж еще? Малость прибарахлиться. Получить квартиру — чтобы поскорей, придется в крайнем случае выйти замуж. А почему бы, собственно, и не выйти? Двое зарабатывают больше, чем один, стало быть, скорей можно будет купить телевизор и стереоустановку. Но главное — нужна машина, чтобы люди сразу видели, что ты чего-то достиг. А там и детишек можно завести, только не спешить с этим делом, и уж конечно, не больше двух. И тогда жизнь протекает следующим образом: работа, отпуск, опять работа, отпуск можно провести за границей. А рядом со мной муж, тоже окончил среднюю школу и университет, между университетом и школой была маленькая интермедия: отслужил в армии; он охотно помогает мне по хозяйству, а вечерами мы сидим рядышком и таращимся в телевизор, утром же я ухожу в лабораторию, а он — в клинику, в клинике он учится ходить перед шефом на задних лапках, чтобы ему поскорей дали звание старшего врача, потому что если он добытчик для дома, значит, он и муж хороший, дети, разумеется, тоже должны получить аттестат об окончании средней школы, чтобы, упаси бог, не произошло упадка одного семейства. Никаких неполадок, никаких отклонений, разве что в браке. Но и то ты заранее возьмешь таблицу и подсчитаешь, сколько он должен платить на каждого ребенка; так же заранее тебе будет известно, какую пенсию тебе назначат через сорок лет. — И с пылкостью, которая производит впечатление даже на Киппенберга, она кончает: — Ты все еще хочешь знать, что со мной происходит? Ничего не происходит. Просто я не хочу так жить, так — не хочу».

Так — это значит, как живет, к примеру, доктор Иоахим Киппенберг.

Но, человек рассудка, Киппенберг стряхивает эти слова, уверенный в себе, слегка задетый, но отнюдь не обескураженный, стоящий над подобными словами и подобными разговорами. Правда, сомнения в том, правильно ли он прожил свою жизнь, еще не утихли, но он не станет залезать в эту одежку, сшитое по мерке существование больше ему подобает. В жизни ученого по имени Киппенберг нет места для иррационального, для обмана и показухи.

— Бунтарские речи? — говорит он в трубку. — Вот не сказал бы. Уж скорей романтика.

Да, да, это принято называть романтикой. Все понятия смешаны, ни одно не продумано до конца, особенно, к примеру, ее последние слова вчера вечером: «Сегодня мне ясно, что школа помогла нам открыть часть мира. Но никто не обмолвился, что существует целый мир чувств».

Киппенберг улыбается. Она еще очень молода, но дело не только в молодости, потому что, сколько он себя помнит, у него никогда не возникало потребности в мире чувств. Впрочем, знакомство с такой оригиналкой может оказаться любопытным, а в том, что это оригиналка, у Киппенберга нет ни малейших сомнений. Вопрос, почему он так часто не может понять Шарлотту, задевает его лишь мельком и исчезает неосознанным, оставив лишь непривычное желание узнать как можно больше про эту оригиналку.

Те двое, что сидят от него по правую руку, тем временем перессорились. «Ну и катись», — говорит девушка громко и сердито. Молодой человек кладет на стойку две марки, сползает с табурета и уходит. Девушка хочет, не вставая с места, надеть свою куртку, яростно запихивает в рукав левый кулак, при этом толкает Киппенберга и испуганно оборачивается.

Ее лицо близко — крупным планом. Серые глаза. Выразительная мимика, не могущая скрыть внутреннее возбуждение. Темные густые брови при светлых волосах. Никакой косметики. Твердый взгляд. Она начинает: «Ой, изви…», — не договаривает и в упор глядит на Киппенберга. «Пожалуйста, пожалуйста», — говорит Киппенберг, с удивлением отмечая напряженное внимание на ее лице, не отталкивающее, скорее выжидательное.

— Значит, аттестат, — говорит он.

— С производственной специальностью, — говорит она.

— Тогда не удивительно, что для чувств не остается места, — говорит Киппенберг со всей доступной ему бережностью.