Дитер Нолль - Киппенберг

А вдруг Шарлотта все-таки поймет?

Я увидел перед собой лицо жены, ее глаза и это выражение ускользающей задумчивости, из-за которого между нами всегда сохранялось какое-то отчуждение, какая-то последняя дистанция. И тут меня коснулась горькая догадка, что разговор между мной и Шарлоттой прекратился, так и не начавшись. Впрочем, без паники: эмоции такого рода мне сейчас меньше всего нужны. Нет и нет, это не для меня — поставить все на одну карту и, проиграв, заделаться одним из десятка химиков в какой-нибудь лаборатории, может быть, с единственной целью — узнать, как ко мне относится Шарлотта. Хотя это и без того полагается знать. Нелепые картины возникают передо мной: Шарлотта и я в двухкомнатной квартире, в Новом Галле или Шкопау, рабочий день от и до, на большом комбинате, в перспективе — прибавка к жалованью плюс ежегодно тринадцатая зарплата, на «трабант», пожалуй, хватит… Я не сознавал, как я далек от людей, когда рисую себе подобные картины. Я просто отогнал их. Не обольщайся, приказал я себе. Если ты готов привести свою жизнь к полному краху, только чтобы, закрыв глаза, увидеть, как некое молодое существо одобрительно кивнет головой, тебя никто не поймет. То, чего я хотел, то, о чем, собственно, и шла речь, не мог понять никто, и сам я, пожалуй, тоже нет, в лучшем случае — и то приблизительно — понял бы Босков. Так ли, иначе ли, пора рассуждать трезво.

Я потянулся к телефону. Набирая номер, я поглядел на наш скоросшиватель и мельком подумал, что надо взяться за дело с правильного конца и играть в открытую по меньшей мере с Босковом. Я услышал в трубке голос Боскова: «Алло!» И еще раз уже с вопросительной интонацией: «Алло? Босков у телефона». И потом темпераментно: «Да это же… как сговорились! Я вам только что собирался позвонить!»

Он встретил меня, как и обычно, в коридоре у двери в свой кабинет и затолкал к себе. Мы сели за шаткий столик. Портфель с нашим скоросшивателем и материалами Папста лежал у меня на коленях, однако я не торопился его открывать. Босков выказывал признаки необъяснимого возбуждения, хотел заговорить, но поначалу не мог издать ни звука, кроме астматического кряхтения. Потом, прерывая свое повествование словами «Да, так-то оно» и «Ну да», он рассказал мне, что произошло в столовой.

Я с откровенным неудовольствием выслушал его рассказ. Каким бы пристрастным ни было отношение Боскова, он никогда не преувеличивал. После этой сцены — о чем я догадался с первых же слов — авторитет Кортнера в нашем институте упадет до нуля. Я прикидывал, в моих ли интересах поддерживать его пошатнувшийся авторитет, и не нашел однозначного ответа. Я даже не понял, с чего это Босков так разволновался.

— Если станет совсем плохо, — по-прежнему с неудовольствием сказал я, — мы начнем уговаривать людей отнестись к заместителю снисходительнее.

— Еще чего! И не подумаю уговаривать, — отозвался Босков, — он сам во всем виноват.

Я все с тем же неудовольствием:

— Я предвидел, что он перебудоражит весь институт.

— Вы разве знали, что от него сбежала дочь?

— Я ведь был при том, как одна партийная дама, — тут я поправился не без удовольствия, — как наша сослуживица Зелигер с пылу выкладывала эту новость Шнайдеру, а тот рад стараться — пустил ее дальше, в отдел химии.

Босков покраснел как рак.

— Проклятые сплетники! — выругался он и провел пальцем между шеей и воротником. — Уж этот мне Кортнер. А как он набросился на фрау Дитрих!

Тут только я понял, что участие в этой сцене фрау Дитрих больше всего взволновало Боскова, даже не просто взволновало, а потрясло. Я спросил:

— А зачем она вмешивается? Что она, Кортнера не знает, что ли?

— Зачем? Бывает и так, — ответил Босков. — С людьми порой дьявольски непросто. Для нее это дело принципа. Она почувствовала, что Кортнер ей как бы бросил вызов.

— Хоть убей, не пойму.

— И не поймете, потому что вы ничего про нее не знаете. Потому что не видели ее личное дело.

Я и в самом деле знал про нее очень немного. Она пришла к нам с производства, она очень способная, — во-первых, у меня на это нюх, а во-вторых, это подтвердили годы ее работы в институте. Босков говорил задыхаясь, он даже и не пытался скрыть своей глубокой симпатии к фрау Дитрих, и его рассказ на время заставил меня забыть, жгучую проблему, с которой я к нему явился.

Итак, представьте себе одаренную женщину — ученого в исследовательском отделе большого народного предприятия начала пятидесятых годов. Она развивает кипучую деятельность, она полна энергии. При таких данных человек у нас не засиживается в лаборатории. Она получает повышение. Дирекция завода считает своим долгом назначить ее на такую должность, которая соответствовала бы ее способностям.

Промокая носовым платком лысину, Босков замечает:

— Выдвижение женщины — дело для нас новое, здесь нужен опыт, здесь порой дает себя знать отсутствие правильных масштабов. Итак, фрау Дитрих стала руководящим кадром, ее поставили во главе большого исследовательского отдела. Ну и, как это у нас часто бывает, набежали репортеры, и журналисты, и фотографы, с телевидения, и никто не желал упустить такую выигрышную тему.

Я уже начал догадываться, как эта история развивалась дальше, ибо оживление Боскова сменилось мрачной задумчивостью.

— Если говорить серьезно, стремление разрекламировать такой случай вполне справедливо. Одна беда: вся эта рекламная шумиха не может воспрепятствовать тому, что женщина на посту руководителя терпит крах. Не из-за стоящих перед отделом задач, а из-за своих коллег мужского пола! Отдел насчитывает пятьдесят сотрудников, из них двадцать — научных работников, многие — со степенями, все сплошь мужчины, и большинство старше ее по возрасту.

Я представил себе рядышком двадцать таких типов, как доктор Шнайдер, но не сегодняшний Шнайдер, а Шнайдер пять лет назад, до того как фрау Дегенхард исцелила его от самых опасных симптомов мужского тщеславия. Впрочем, женщина в науке — это вообще тема, заслуживающая отдельного рассмотрения.

— Ну да, Фонтане при такой оказии сказал бы: «Это обширное поле», — продолжал Босков, — во всяком случае, здесь есть два аспекта. Женщина рядом с тобой в доброжелательном сотрудничестве — это один аспект, нынче весьма распространенный, хотя при этом я не советовал бы слишком глубоко заглядывать в души некоторых представителей сильного пола, но есть и второй аспект: женщина — твой руководитель. А как обстоит дело, особенно в нашей специальности: сколько бы мы ни насчитывали положительных примеров, как бы мы ни поднимали эти примеры на щит, будем честными, Киппенберг, по крайней мере перед собой: кому из ученых нравится, когда им командует женщина?