Дитер Нолль - Киппенберг

Босков немедленно отреагировал глубоким вздохом.

— Беда мне с вами, Киппенберг. Если противопоставить этой установке методику Харры, тогда наш внешторг уже в который раз купит десятку за сотню, только на сей раз не по своей воле. — И опять задумался. — Когда предстоят такие расходы, кому-нибудь да заказывают отзыв. Знать бы, кто его писал, ведь с тех пор прошло наверняка не меньше года.

Я потому лишь без особых терзаний выслушал реплику Боскова, что мне с каждой минутой становилось ясней, где искать выход.

— Человек, подобный Папсту, с первого взгляда увидит, какая сделка ему выгодна, а какая нет.

Босков разинул рот:

— Вы о чем?

— Вот о чем: а что, если мы тоже предложим Папсту свой товар?

— На бумаге? — закричал Босков. — Что мы можем предложить? Вы думаете, едва мы с этим заявимся, они нам сразу переменят государственный план? — И он начал размахивать скоросшивателем.

— Ну, вместе с экспериментальными данными Шнайдера нам уже есть что показать, — сказал я.

— Господи, кому нужны данные Шнайдера? — сказал Босков. — А где у нас опытная установка? Тогда ведь ее собрали только для временного пользования.

Босков был прав. Но ведь Шнайдер мог повторить опыты в расширенном масштабе. А если возникнут затруднения, на то есть Хадриан. Он у нас дока по методикам синтеза. Более того, у нас есть Вильде, который за последнее время изрядно продвинулся по части сетевого планирования. И Юнгман уже сколько лет готов к услугам по первому зову. Но если я сейчас выложу все это на стол и тем признаю, что про себя малость обмозговал ситуацию, у Боскова откроются глаза, и мне придется рассказать всю правду, как она есть, а правда может лишить меня его дружбы именно в то время, когда эта дружба мне больше всего нужна. Если же вечером во время предстоящей встречи втроем я заговорю о сетевых планах и завяжется достаточно оживленный разговор, можно будет обойтись без неприятных для меня вопросов, а в один прекрасный день я так или иначе все расскажу Боскову, только не сейчас и не сегодня.

— Не будем спорить насчет терминологии, — сказал я. — Я не силен в номенклатуре различных этапов освоения. Но мы могли бы подсуетиться в этом направлении.

Босков побагровел.

— Вы, кажется, надумали одурачить толстого Боскова! — вскричал он. — Вы, кажется, желаете обвести его вокруг пальца?

— Вы правы, правы, — умиротворяюще сказал я, — путь до промышленного выпуска далек и долог…

— Как до звезд, и вы знаете это не хуже меня.

— А все-таки не из-за масштабов ли начинания мы оба сейчас малость струхнули? Для изменения планов, каким оно представляется вам, надо и впрямь очень много сделать, но, с другой стороны, разве вы при ваших связях…

— Довольно. — Босков перебил меня, хлопнув ладонью по документации Папста и наклонясь вперед так, что при его полноте у него даже перехватило дыхание, выкрикнул: — Вы авантюрист! Вы надумали партизанской вылазкой…

— Без паники, — оборвал я. — Нельзя вечно обзывать меня приспособленцем, конформистом, бесхребетным тактиком, а при нужде я же вдруг становлюсь авантюристом. Вы не видите здесь противоречия? Ни одного дня в своей жизни я не был легкомысленным.

— Я не это имел в виду, — оправдывался Босков, — и прекратите ваши бестолковые речи.

— Хочу сделать одно признание, Босков, — вдруг вырвалось у меня. — Несколькими минутами ранее я уже был готов снова упрятать под замок проект Харры, а Папсту с наилучшими пожеланиями вернуть его экзотическую тисненую папку. Но я не сумел так поступить, и не спрашивайте, что во мне при этом происходило, все сплошь эмоции, а эмоции, как известно, не по моей части. Я уже многое передумал за последнее время, как ни странно, именно после отъезда Шарлотты. Может, когда-нибудь потом я подробнее расскажу вам о своих раздумьях, сейчас же речь не обо мне и не о них. Вы сказали, что здесь мы имеем только бумаги. Но вы не хуже моего знаете, что это куда больше, чем просто бумаги.

— Ну да, ну да, — заговорил Босков нимало не растроганный. — Вы очень красиво говорите и очень убедительно, и я хороню себе представляю, какую борьбу вы вели с самим собой. Но получается довольно нелепо; вы ведь уже два года назад понимали, что мы имеем здесь дело с научной сенсацией. Тем не менее два года назад вы переключили свою вошедшую в пословицу широту взглядов исключительно на теорию, предоставив толстяку метаться по инстанциям, терять два с половиной килограмма своего драгоценного живого веса и задыхаться от досады, потому что ни одна собака этим делом не интересовалась. Вот как обстояло тогда дело, Киппенберг! Хочу надеяться, что в ваших эмоциях — которые, как известно, вам никак не свойственны — хоть немного, хоть чуть-чуть присутствовали такие соображения. Вот бы славно! Мне ведь что всего обидней? Что я уже тогда предвидел: здесь можно без шума, без крика, разом возглавить начинание. А сообразить, что мы сможем в один прекрасный день использовать этот способ при производстве любого медикамента — вот этого, например, хотя в настоящее время его проще простого добывать из растительных экстрактов, — вы могли не хуже меня.

Тут Босков поглядел мне прямо в глаза. Почему же под этим взглядом я не признался ему, какая тут существует связь и как это все выглядело на самом деле два года назад?

Сегодня я знаю почему. Потому что в глазах человека, подобного Боскову, ты можешь заслужить доверие лишь тогда, когда готов открыто признать свою вину. Характер в числе прочих компонентов слагается также из сознания больших и малых бесхарактерностей, совершить которые провоцирует тебя еще далекое от совершенства общество, коль скоро ты несешь ответственность и наделен полномочиями. Тогдашний Киппенберг боялся за свой авторитет, страшился последствий, которые неизбежно влечет за собой правда. Тогдашний Киппенберг сложил свои бумаги и сказал:

— Сегодня вечером мы спокойно обсудим все это с Папстом.

Зазвонил телефон. Босков снял трубку, послушал, сказал: «Ну, разумеется», — и мне: «Это товарищ Ванг». Я хотел уйти, но Босков задержал меня.

— Да вот еще, — сказал он. — Кортнер то и дело срывается. То, что он вымещает злость на подчиненных, не ново, но сегодня он слишком откровенно разыгрывает психа! Очень это скверно для рабочего климата! Кто выше, перед теми лебезит, кто ниже, тех лягает, а стоит ему рявкнуть на кого-нибудь из нашей молодежи — и снова встает во весь рост антагонизм между старым и новым зданием. Вы бы поговорили с ним, а?

— Ни за что. Нет и нет, Босков, тут я не вмешиваюсь. Тут я не могу быть объективным. Я слишком пристрастен.

— Мы все таковы, — с особым нажимом сказал Босков.

— Но я иначе, чем вы.

Босков пристально поглядел на меня. Я знаю, он перебирал сейчас в уме старые истории насчет того, что я зарился на Кортнеров пост и что в данном случае просто начали бы выживать друг друга из института два конкурента. Ну и пусть думает так, это еще полбеды, пусть думает.