Дэвид Солой - Турбулентность

— Я собираюсь замуж, — сказала Мири и спросила, взяв меню: — Как ты себя чувствуешь? Что сегодня особенного?

Они были в «Мензе», популярном в Будапеште ресторане, вблизи ее квартиры. Урсула прилетела ранним рейсом из Дохи и приехала сюда на такси прямо из аэропорта.

— Нет, Миранда, — сказала она, — что значит, ты собираешься замуж ?

— Собираюсь.

— Я его знаю?

— Да.

— И кто это?

— А ты как думаешь?

— Мусса?

— Да, — Миранда ожидала услышать от матери что-то еще, но, не дождавшись, отложила меню. — Ты могла хотя бы сделать вид, что рада.

— Я рада, — сказала Урсула. — Я удивлена.

— Я заметила. И почему?

— Просто так внезапно. Ты и… и Мусса встречаетесь сколько? Не так уж долго.

— Больше года, — сказала Мири.

— Так долго?

— Да.

— Что ж, — сказала Урсула. — Все равно.

— Что значит все равно? Считаешь, недостаточно долго? А сколько, по-твоему, надо? Два года? Пять? Десять? Сколько вы с папой были знакомы, когда решили пожениться? Двадцать минут?

— Примерно пять месяцев. И посмотри, что из этого вышло.

— Я знаю, что вышло. Я прошла терапию. Давай признаем, — сказала Мири. — Ты удивлена потому, что он не как мы.

— Нет, — тут же сказала Урсула, а потом спросила: — Что ты имеешь в виду?

— Ты знаешь что.

— То, что он мусульманин, — сказала Урсула, — никак с этим не связано.

— С чем не связано?

В этот момент официант спросил их, что они будут пить. Они попросили принести минералку и сказали, что определятся позже.

И они принялись определяться, называя друг другу разные напитки, бросая взгляды поверх меню, постепенно сужая вероятности, пока официант не подошел к ним снова, и они сделали заказ.

— Слушай, — сказала Урсула, снова переходя на немецкий — по-английски они говорили только с официантом. — Если это то, чего ты хочешь, я, конечно, рада. Конечно, рада.

— Но, — подзуживала Мири.

— Без всяких «но». Когда он попросил твоей руки?

Она спросила это таким будничным тоном, словно уже приняла это как данность, и отпила минералки в ожидании ответа.

— Это не он, — сказала Мири. — Это я предложила.

Урсула попыталась придать голосу невозмутимость.

— Окей, — сказала она.

— Он бы сам никогда не решился просить моей руки, — сказала Мири. — Он понимает, как бы это выглядело.

— И как бы это выглядело?

— Словно ему было что-то нужно. Словно это помогло бы ему закрепиться в Европе. Я не знаю.

— Что ж, возможно, — сказала Урсула с нажимом.

— Да, возможно. И что? Разве это плохо?

— Так дело в этом? — спросила Урсула.

— Нет, — сказала Мири. — Дело не в этом.

После ланча они забросили чемодан Урсулы в квартиру Мири на тихой, грязной улице на другой стороне авеню. Здания на улице напоминали средневековые крепости. Женщины остановились у большой деревянной двери, в которой имелась дверь поменьше. По фасаду красовался ряд гипсовых физиономий, вымазанных сажей, смеющихся и плачущих, по одной под каждым из окон первого этажа. Сам фасад когда-то мог быть бирюзового цвета. Теперь же он был грязно-серым. Мири набрала номер на домофоне, они вошли в маленькую дверь и оказались в высоком дворе с квадратом неба в вышине.

— Ты теперь здесь живешь, да? — спросила Урсула, осматривая окружающее пространство — шахту с тихими дверями и окнами над ними и одного-двух голубей.

— Мы здесь живем, — сказала Мири.

— Он тоже здесь живет?

— Да.

— Оу, — сказала Урсула.

Последнее место, где жил Мусса, насколько она слышала, было сомнительной полулегальной квартирой, которую он делил с другими сирийцами.

— Он сейчас здесь? — спросила она.

— Не думаю, — сказала Мири.

Урсула виделась с Муссой всего два раза. Он был вполне очарователен, очевидно, умен, с чувством юмора и хорош собой — ей было не к чему придраться. Не считая того, что сама его обходительность внушала смутное подозрение. Казалось невероятным, чтобы такой приятный человек не имел прочной жизненной основы. Ему было слегка за тридцать, примерно на десять лет старше Мири. Урсуле хотелось спросить ее, как она могла быть уверена, что у него нет семьи в Сирии — жены с детьми, да мало ли чего. Узнать такое было невозможно. Урсула как раз думала об этом в то утро, в самолете из Дохи. Когда-то рейсы через Залив в Европу пролетали над Ираком и Сирией — это был кратчайший путь, — только теперь приходилось избегать воздушного пространства над этими территориями и летать через Иран и Турцию. Утром Урсула видела на экране монитора в спинке кресла, как ее собственный рейс летел таким маршрутом, обходя Сирию и Ирак, и она не могла не подумать о Муссе и о его неведомой жизни там, внизу, в этом тайном месте — настолько тайном, что не разрешалось пролетать над ним даже на высоте десяти тысяч метров. Что он там оставил? Что его все еще связывало с родиной? Полная неизвестность. За завтраком от Катарских авиалиний она подумала о Шамгаре. Люди вполне могли вести несколько жизней. Но это казалось неприменимым к Мири. Когда они шли по улицам, оставив багаж в ее квартире, Урсула спросила дочь, что ей было известно о жизни Муссы в Сирии.

— Вообще, не так уж мало, — сказала Мири.

— Он ветеринар? — спросила Урсула.

Вопрос как будто не понравился Миранде.

— Ты же знаешь, — сказала она.

Да, Урсула знала.

Разумеется, он не работал ветеринаром в Венгрии — его статус политического беженца не позволял ему работать официально, и все, чем он зарабатывал на жизнь, — это частными уроками арабского, в основном для аспирантов из ЦЕУ [20] Центральный европейский университет. , ходивших на них из чувства солидарности. Так с ним и познакомилась Мири.

Они подошли к Дунаю. Урсула на секунду остановилась, чтобы окинуть взглядом открывшийся вид: холмы, возвышавшиеся один за другим на дальнем берегу реки, с башнями и шпилями замков. В небе за облаками белело солнце.

Они пошли по ветреному мосту. Посередине от него отходила сбоку дополнительная секция, ведшая на остров Маргит. Деревья на острове стояли по большей части еще голыми, но в общей массе образовывали своеобразную зеленую дымку, спускавшуюся по реке к другому большому мосту, видневшемуся вдалеке.

— Что еще ты о нем знаешь? — спросила Урсула.

— Сколько вообще можно знать о ком-то? — сказала Мири.

Урсулу такой ответ не удовлетворил.

— Предостаточно, спустя какое-то время. Он был женат раньше? — спросила она.

— Нет, — сказала Мири.

Раньше Урсула не проявляла такого интереса к этому человеку — она полагала, что эта связь (именно так она предпочитала думать об этом — как о связи) не продлится долго. Но теперь она вдруг обнаружила, что испытывает тайную гордость. За то, что ее дочь связала свою жизнь с сирийским беженцем — это не портило ее либерального реноме, и она по возможности бравировала этим перед некоторыми своими друзьями, хотя всегда сохраняла осторожное отношение, как теперь поняла, и описывала эти отношения в выражениях, не предполагавших ничего серьезного или прочного.