Алан Камминг - Волшебная сказка Томми

Ах да. Период пертурбаций.

Да, мой Сатурн, безусловно, вернулся. Я спрыгнул с дивана и бросился к Сейди, чтобы расспросить ее поподробнее. Теперь все стало ясно: и желание иметь ребенка, и мысли об обязательствах и привязанности, и потребность уже окончательно разобраться с Индией, — это все не потому, что я обломавшийся, полностью несостоятельный неудачник. Просто мне почти тридцать, и у меня началось возвращение Сатурна.

Я уже поднялся до середины лестницы и тут вдруг вспомнил, что Сейди со мной не разговаривает. Блин. Ну, то есть не то чтобы совсем-совсем не разговаривает. Она ничего такого не говорила. Но вчера она ясно дала понять, что считает меня мизерабельным идиотом и ее вряд ли обрадует, если утро начнется с того, что я заберусь к ней в постель, разбужу, объявлю ей, что мне уже лучше, и попрошу разъяснить один малоизученный астрологический феномен, о котором она как-то упомянула в одном разговоре три года назад.

Я решил завернуть в туалет. Надо как следует все обдумать. А заодно и пописать.

Для мужчин данная процедура представляет дилемму, поскольку есть, из чего выбирать. У девчонок все просто: задрала юбку или спустила штанишки, села, пописала. А мальчикам надо не только принять решение, в каком положении мочиться (стоя или сидя), но и выдержать внутреннее сражение с наследственными предрассудками, сопряженными с вышеназванным физиологическим процессом. Положение стоя считается нормой, чуть ли не обязательной к исполнению. Мужчина встает, вынимает свой агрегат и справляет малую нужду. Так было всегда, с незапамятных времен. Именно это и определяет тебя мужчиной. Однако есть и другая альтернатива (несколько педерастичная в глазах большинства «настоящих мужчин»): сесть, как садятся девчонки, разгрузить ноги и избежать вероятного конфуза, возникающего при попадании капель мочи на ковер, на твои собственные штаны или же на человека или неодушевленный предмет, которому не посчастливилось оказаться в непосредственной близости от потенциально опасной струи. Мочеиспускание, как и бритье, — штука сложная и требует полной сосредоточенности. А утром, спросонья, мозги еще не готовы решать задачи, связанные с расчетом дистанции, силы напора струи, направления потока и т. д., и т. п. Дома я всегда писаю сидя. Мне так удобнее, и не приходится волноваться, что я нечаянно оболью что-то, для обливания не предназначенное. Как-то не хочется ощущать себя пилотом бомбардировщика, который случайно уронил бомбу на школу, женский монастырь или станцию Красного Креста. (Шутка.) В общем, мне так спокойнее. А когда ты спокоен, сам процесс получается намного приятнее. Но на публике я всегда писаю стоя. Тому есть две причины. Во-первых, в общественных мужских туалетах, как правило, не очень чисто и плохо пахнет, и как-то не хочется там задерживаться дольше, чем это необходимо (разумеется, за исключением случаев, когда ты удолбан по самые уши и уединяешься с кем-то в кабинке на предмет зажигательного минета или чего-нибудь в этом роде), и, во-вторых, есть еще фактор стыда. Это не по-мужски, когда мужик признается в том, что он писает сидя. Уже то, что я сейчас говорю об этом, скорее всего вызовет бурю брезгливости и возмущения среди мужской части населения. Можете даже не сомневаться. И, опять же, сиденья на унитазах в кабинках в мужских туалетах, как правило, еще более вонючие и грязные, чем писсуары, и люди заходят туда только в силу настоятельной необходимости, когда ничего другого просто не остается, а писать сидя — это все-таки не настолько настоятельная необходимость.

Однако она существует — целая субкультура мужчин, которые писают сидя, будь то на публике или приватно. С каждым днем нас все больше и больше, и мы никуда не исчезнем. Нас непросто заметить, ибо все же велик и ужасен страх стать отверженными в глазах стоячего большинства, но иногда, когда защитная реакция притупляется и в разговоре затронута тема сортира или факторов, определяющих мужчину, эта тема бывает затронута при обсуждении, и все больше и больше мужчин выходят из тени на яркое солнце и кричат во весь голос (на умеренной громкости): «ДА! Я ПИСАЮ СИДЯ!»

Сейди постучала в дверь.

— Томми, мне можно войти? Нам надо поговорить. Прозвучало это устрашающе. Я встал, аккуратно стряхнул, что положено, спустил воду в унитазе и открыл дверь.

— Ты все еще на меня злишься, да? — спросил я смиренно, надеясь, что это ее разжалобит, и ей станет стыдно, и она перестанет сердиться. Обычно этот прием срабатывал.

— Что? Нет, не злюсь. Все, что я собиралась сказать, я сказала еще вчера, и если ты хочешь встретиться со своей бывшей и испортить себе настроение в воскресный вечер вместо того, чтобы провести его с нами, в тесном домашнем кругу, где всегда весело и хорошо, — дело твое. Ты уже большой мальчик. То есть ты жопа, конечно. Но я тебя благословляю на подвиги и освобождаю от всех данных ранее обязательств. Ступай с миром, сын мой. Моя любовь вечно пребудет с тобой.

Иногда я задумываюсь о том, что Сейди надо написать книгу. Но не сбивчивый исповедальный опус наподобие моего, а хорошую, умную книгу о Жизни, и Как все устроено, и Как с этим бороться. Книгу, пересыпанную замечательными афоризмами типа того, что она изрекла сейчас, которые можно выписывать на бумажку и приклеивать на холодильник, чтобы каждый раз, когда тебе нужно взять молоко, ты бы читал эти мудрые изречения и проникался. Она бы разбогатела на переизданиях.

— Нет, солнце. Вчера ты, конечно, неслабо выступил. Но по сравнению с тем, что случилось сегодня, это было невинное развлечение. — Сейди присела на краешек ванной. Вид у нее был встревоженный и какой-то растерянный. — Все значительно хуже. Вот. Сегодня пришло. По почте. — Она показала мне какой-то конверт. — От хозяина квартиры. Он просит нас освободить помещение. В общем, нас выселяют.

— Что?! — Я чуть не выпал в осадок. Слава Богу, сегодня меня отпустило. Если бы это известие пришло вчера, оно бы точно меня добило.

— Он собирается продавать квартиру и говорит, что ему будет проще ее продать, если тут не будет квартирантов, — угрюмо проговорила Сейди. — А мне так нравится эта квартира.

— А он вообще может нас выселить?! — Я весь бурлил праведным негодованием. — То есть что там написано в договоре?

— У нас был договор на три года. Срок аренды истек еще летом, и дальше мы продлевали его ежемесячно. Конечно, тут я сглупила. Надо было настаивать на заключении нового договора на несколько лет, но мне и в голову не приходило, что он соберется продавать квартиру. Такой хороший и славный дяденька.

— Как выяснилось, не такой уж и славный.

— Как бы там ни было, он в своем праве, и... сейчас уточню... — Сейди пробежала глазами письмо. — Ага, вот. Он просит прощения за причиненные неудобства и дает нам три месяца на переезд. Да, он еще всячески благодарит нас за то, что мы такие хорошие, прямо-таки образцовые квартиранты. — Сейди швырнула письмо на пол. — Прикинь, Томми. Мы образцовые квартиранты!