Яна Жемойтелите - Смотри: прилетели ласточки [litres]

Едва он вновь коснулся опоры, как слуха его достиг некоторый новый, необычный звук. Черный обернулся и – застыл, прирос к месту. Пористый лед лопнул, и вот огромная рваная промоина разлезалась на глазах, отнимая его от Кроткой. Густая черная вода пожирала лед, понуждая Кроткую пятиться в страхе. Она повизгивала и, приседая, металась в отчаянии вдоль разверзнутой хляби. Черный вынужденно продвигался вперед, к лесу, к лесу, уходя от наступавшей воды. Он слышал выстрелы и зычный рев двуногих. Оказавшись в безопасности, на прочном льду, Черный остановился. Кроткая застыла в зыбком равновесии, распялив лапы и поджав хвост, полусвернувшись ежом вкруг бесценной утробы. Потом случилось некоторое затишье, момент недвижения на льду и на берегу, тишина мучительно разрасталась и, наконец, взорвалась чередой ярких выстрелов. Кроткую подкинуло с места в воздух. Шлепнувшись плашмя, она издала громкий протяжный вопль и застыла.

Ветер донес обрывки запаха свежей крови. Черный втянул воздух, насыщенный смертью, и острая тоска разрослась чертополохом в груди. Он резво пошел к недалекому лесу. И теперь единственно ветер в прибрежных ивах был попутчиком его бега.

– Волчица-то брюхатая была, на сносях. Тяжелая, сука. Пока волочили – пальцы поморозили.

– Волки – вот поганые твари, мясо даже вороны не клюют.

Мужики гоготали, уже подогретые водкой. Директор справил славный закусон, как и обязывался, хотя трофей промыслили всего один. Но все же, видать, здорово припугнули серых, теперь не скоро сунутся в поселок.

– А шкура, шкура-то где? – допытывался Костя у мужиков.

– На кой тебе эта шкура? Продырявлена вся.

– Не-ет, мужики, шкуру я лично одному человеку обещал.

– Подумаешь, шкурку! – выдернулся Пекка Пяжиев. – Я скольким девкам жениться обещал.

– А шкурку-то Кабоев приватизировал, – тихо сказал бригадир дядя Вася.

– Как приватизировал? – Костя даже привстал.

– А через профком! – Дядя Вася сплюнул. – Да и кому еще эта шкура потребна. А у него, значится, дети. И вот он вроде унты из энтой шкуры надумал шить.

– Так ведь… это… – Костя растерянно разводил руками. – Ну… лето скоро. Какие там унты?

– А ему-то че? Уперся рогом: унты да унты.

– Ему унты, а я обещал! Ой и пьяный я… – Костя тяжело опустился на стул, уронив голову в ладони. – В общем, хреново дело, мужики! Женюсь я вроде.

Мужики ответили передышкой молчания.

– Женишься? – дядя Вася наконец взял дыхание.

– Женюсь, ну че пристали!

– Ну ты да-ал… – выпустил на парах Пекка.

– Да пока никому ничего не дал! Шкуру я обещал ей, ну, вроде подарка. А теперь-то делать чего?

– Шкуру – выкупить! – резанул Пекка. – Кабоев мужичонка прижимистый. Он и хапнул-то ее только по жадности. В конце марта квартальная премия, не жмись, раз такое дело.

– У Кабоева шкуру перекупить премии, пожалуй, не хватит… – задумчиво выдал дядя Вася. – А ты на ком, кстати, женишься?

– Да на Пяжиевой Катерине.

– Че? На Катьке? – подскочил Пекка.

– Ну. Я… это… руки ейной прошу вроде… – Костя мялся, с трудом подыскивая слова. – Да она, почитай, и… того… не в курсе. Я только предварительно переговорил…

– Катьку взамуж взять – шкуркой не обойдешься, – быстро скумекал Пекка, даже слегка протрезвев.

– Окстись ты, Пяжиев! С меня самого родной комбинат за жисть три шкуры содрал, а взамен – фигу с маслом.

– Будет вам, мужики! – дядя Вася встрял, чуя нарождение драки, и притянул за локти Пекку на место.

– Да я ж по-родственному, – примирительно проворчал Пекка. – Я думаю так, кольцо золотое ей нужно. Все же в первый раз взамуж…

– Кольцо! Где я тебе кольцо возьму? Еще золотое! С премии бы купил-поднапрягся, да премия теперь псу… то бишь, волку под хвост.

– Без кольца Катьку тебе не отдам, – артачился Пекка.

– Без кольца, говоришь, – Костя усмехнулся незло, вроде что-то скумекав. – А ну как серебряное будет кольцо, а? Серебро сейчас вроде в моде.

Прикинув, Пекка нехотя согласился:

– Ладно, валяй серебряное. Только потолще. Тогда твоя будет Катька. Ну как, по рукам?

Мужики одобрительно зареготали, подначивая Костю. Тот хлопнул Пекку по ладони, закрепив сделку, и черный огонек занялся в его глазах.

Бухтела бабка на то, что Костя замыслил. Жены-то приходят и уходят, а Бог человеку – завсегда Отец небесный. Однако, плюнув на бабкину ворчню, Костя удалился в кузню и там переплавил свой серебряный крест на два обручальных кольца. Благо, Пекка Пяжиев ему загодя Катеринино девичье колечко подсунул для правильного размера. Знатные получились изделия: выпуклые, но вместе с тем изящные. И вот с этим подарком сунулся Костя напрямки к Катерине на работу, вынашивая мыслишку, что на людях-то она ему отказать не посмеет.

И верно: дала согласие. Тут же справили помолвку, в предчувствии каковой Костя загодя припас бутылочку. Распалившись, коллектив плясал под детсадовский баян, и мимо проходящие люди заглядывали на звуки.

Под самую ночь, провожая Катерину до дому, Костя напомнил про свое обещание:

– Че я перед охотой тебе добыть обязался, ну, шкуру… так вот она тебя дома ждет. В моем доме, то есть.

– Шкура? Да я про нее уже и забыла! – Катерина засмеялась, пьяная близким счастьем.

– Теперь вспомнишь. Кинем в ногах у кровати. Видишь, я слово сдержал. И вообще, Катерина, если я че пообещаю тебе – значит, тому и быть. Ну так как, – Костя притормозил, объяв Катерину за плечи. – Пойдем сейчас ко мне?

– Нет, Костенька, не пойдем.

– А че не пойти? Вроде все решено промеж нас.

– Так ведь мы еще и не целовались ни разу…

Костя заглушил Катеринины слова, впившись лобзанием в ее студеные губы, и не отпускал, пока хватало дыхания. И она припала к нему, мучимая давней жаждой любви.

Какого недюжинного счастья ожидал Костя? – Все оставалось вроде по-старому. Житуха небогатая, на столе та же картошка, клюква и квашеная капуста. Выпивать, правда, случалось реже. Дома его теперь Катерина ждала, уют какой-никакой появился. Тем более, крышу Костя подлатал и перегородку в комнате поставил, чтобы, значит, бабку изолировать. А то, бывало, зыркнет на Катерину из угла, будто шилом ткнет. Косте становилось не по себе, не то – Катерине.

Другое дело – ночь. Поначалу Костя даже заревновал: где это жена любовной премудрости обучилась да всяким штукам, про которые днем и вспоминать стыдно, а кому рассказать – упаси господи. Бывало, идет Костя поутру на работу и – ой! – только головой качает при мыслях об ушедшей ночи, а как вечером в постель к Катерине нырнет, так вроде все само собой опять и случится.

Бабка молчала, но Костя полагал, что молчание ее неспроста. Пробудившись однажды ночью, он долго вслушивался в тишину, за которой, по его чувству, хоронилось что-то недоброе. Как нарочно, дом безмолвствовал: не скрипели петли на сквозняке, не храпела бабка, кошка не шебуршала по углам. Ночь была светла и покойна. Катерина спала, свертевшись калачиком на манер дитяти. И кто бы только предположил в ней скрытую страсть, столь изводившую Костю. Он отвел прядку волос с ее лица – Катерина поморщилась в ответ – и поплотней укутал ее одеялом, как будто было холодно. «Господи, спаси ее ото всякой напасти!» – нежданно родилось в Костином уме. Рука его сама собой потянулась к кресту на груди, да тут-то и припомнилось, что креста бабкиного уже нет! Однако на месте его испытывалось некоторое жжение, вроде фантомной боли… «Худо это», – подумалось Косте. А что было худо? Он и сам не знал.